Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

сконцентрирован на создании плутониевого боеприпаса, что, как говорят наши физики, потребует больше времени. Тема транспортировки занимает их исключительно в контексте Фау-3. Скорее всего с бомбардировщиком у них проблемы нет. Также хотят получить карту лабораторий в западной и южной частях Германии. И вот еще что…

Раздался стук в дверь. Медсестра внесла кофе.

—Оставьте поднос и идите, фрау, — нетерпеливо приказал Гиммлер.

Шелленберг разлил кофе по чашкам и продолжил:

—Они хотят получить наших физиков.

—Получить? — не понял Гиммлер. — Что значит получить?

—Они им нужны. К любой научной формуле должна прилагаться умная голова. Головы немецких физиков в большой цене, рейхсфюрер. Особенно сейчас.

—Охраной ученых занимается гестапо.

—Так точно, Мюллер. Но этот вопрос был назван первостепенным.

—И что же вы думаете?

—У нас есть время подумать, как быть с Мюллером. А пока нужно сформулировать свои условия. Повторяю, цены сейчас высоки. Именно поэтому Даллес пошел на контакт с СС. Как вам известно, у нас есть человек в аппарате Даллеса — псевдоним Габриэль. Его не допустили до переговоров. Это хорошо. Значит, переговоры надежно защищены.

—Вольфом.

—Что, простите?

—Защищены Вольфом, — бесстрастно уточнил Гиммлер. — В случае если факт переговоров с Вольфом станет известен, не приведет ли это к концу переговоров по бомбе?

—Нет. Переговоры по капитуляции в Италии объективно бесперспективны. Нет никакой возможности воздействовать на вермахт, чтобы это не стало известно Гитлеру. Будет скандал. Тысяча извинений. Мы скажем, что все это ложь. До других, главных переговоров никто и не доберется. Это как слоеный пи- рог: под одним слоем — совсем другой.

Поскольку Гиммлер сохранял молчание, Шелленберг посчитал нужным добавить:

—Впрочем, если переговоры генерала Вольфа продемонстрируют какие-то успехи, мы будем только рады. Тем больше жизней немецких солдат будет сохранено: солдат, которые нам еще понадобятся.

—Надеюсь, вы правы, Шелленберг. Так что вы предлагаете?

Всегда самые опасные решения Гиммлер принимал, перекладывая ответственность за них на тех, кто их предлагал по его же требованию.

—Рейхсфюрер, — Шелленберг перешел на полушепот, — в обстановке надвигающейся катастрофы основной задачей становится спасение интеллектуального ядра из лучших представителей германского национал-социализма, которым, когда всё произойдет, грозит неминуемая гибель. Они должны получить гарантии выживания, чтобы сохранить тевтонский дух и проложить в будущем путь к четвертому рейху. В этом я вижу наш разменный козырь в переговорах с Вашингтоном.

В комнате повисла вопросительная пауза.

—И первым человеком, получившим такие гарантии, ко- нечно, должны быть вы. — Шелленберг отпил кофе и положил ногу на ногу. — Как символ, как средоточие истинного германизма.

Гиммлер долго сидел неподвижно и молчал. Потом спросил:

—Что нам мешает?

—Внутренние противоречия, — ответил Шелленберг. — Мы не рассматриваем союз с Борманом. Если бы не Борман, препятствий бы не было никаких. В значительной степени он контролирует технологические разработки рейха. Здесь корень проблемы. Назначение Каммлера — сильный ход Бормана. Вам надо перехватить инициативу.

И он пересказал Гиммлеру свой разговор с Каммлером.

Гиммлер подошел к столу, снял трубку телефона.

—Свяжите меня с обергруппенфюрером Каммлером. Да, сию минуту. — Прошло несколько секунд. — Алло! Каммлер? Здесь Гиммлер. На испытаниях в Тироле будет присутствовать Шелленберг. Нет. Никаких «но». Послезавтра я — в Берлине. Нам надо поговорить. Жду вас в одиннадцать утра на Принц-Альбрехт-штрассе.

Тюрьма Xорген, Бургхальденштрассе, 1,

19 февраля

Как только захлопнулась металлическая дверь тюремной камеры, как только затылок уткнулся в тощую подушку, как только погас свет и в зарешеченное окошко заглянула холодная луна, на Хартмана навалилась такая усталость, о какой он не мог и помыслить. Казалось, миг — и он провалится в непробудный сон, но нет, сон не шел, а тянулось какое-то назойливое вращение лиц и событий, от которых хотелось отмахнуться, но они порхали в его сознании, как лесная мошкара, и не давали ему забыться. Тогда он заломил руку за голову и стал думать о сыне. Какой он теперь? Что любит и чего не любит? Какие читает книжки?.. Ждет ли он его?..

Весь день после ареста Хартман пробыл в камере, никто его никуда не вызвал и не предъявил никаких обвинений. Помимо него здесь находились двое сидельцев — бывалый жулик, который якобы стащил из инкассаторской машины мешок с деньгами, и какой-то нелепый человек лет шестидесяти, утверждавший, что удерживают его тут за приверженность идеям троцкизма: он постоянно декламировал немецких поэтов, смеялся собственным шуткам и явно был не в себе.

— Мне всегда было интересно в человеке это решение убить, совершить смертный грех, когда внутри, в голове все решено, и никакие мольбы и увещевания не способны изменить однажды принятое решение, — сладострастно растягивая слова, вещал он, поблескивая из своего угла воспаленными глазами. — Только такие люди способны перевернуть мир.

—Заткнись, скотина, — лениво бросал в его сторону жулик, переворачиваясь на бок.

—О-о, — возбужденно отзывался троцкист, — вам не нравится. Так будьте Дантоном, Робеспьером, Маратом! Единоличное владение имуществом ведет к угнетению населения, масс, всего народа. Нет, я не осуждаю ваши методы — насилие оправдано идеей. Но передайте экспроприированные вами деньги на дело, на поприще, на революцию в конце концов — и вам зачтется.

—Ага, как же, — ворчал жулик.

—В вас говорит мелкобуржуазная часть вашей личности. Убейте ее, задушите, проникнитесь перспективой исправления несправедливости.

—Я сейчас тебя придушу, если не заткнешься!

—Зачем душить? Возьмите ледоруб! — пафосно воскликнул тот и, запахнувшись в пиджак, стих на своем лежаке, бормоча: — Comme vous y allez. Comme vous y allez. — После чего тихонько нараспев продекламировал себе под нос:

О сладкий поцелуй!

Залог небесного блаженства,

Маленький пропуск в рай.

Отчего-то под эту левацкую трескотню Хартман неплохо выспался.

Поздно вечером его вывели на допрос. Желая лично увидеть человека, о котором ходило столько слухов, в Хорген прибыл начальник «Бюро Ха» майор Хаусманн.

Хартмана привели в очень чистый, просторный кабинет с двумя столами, шкафом и литографией на стене, изображавшей битву при Земпахе, усадили на стул и оставили в одиночестве. Спустя десять минут дверь открылась, в комнату энергичной походкой, будто только что откуда-то приехал, вошел Хаусманн, одетый в обычный клетчатый костюм-тройку. Дверь аккуратно закрыли с другой стороны. На самом деле Хаусманн специально выдержал время, прежде чем появиться перед Хартманом, чтобы тот не почувствовал себя важной персоной. Он пересек кабинет и сел за стол, на котором кроме чернильницы ничего не было. Помолчав, спросил:

—Известно вам, по