Рождество в Российской империи - Тимур Евгеньевич Суворкин

хочешь, но сюда больше не возвращайся, в дом тоже не приходи. Все, ты мне больше не сын. – Дудин замолчал, потом через мгновение выхватил клетку: – Нет, при чем тут птица, птицу я оставлю себе, а вот клетку забирай!

Он открыл дверцу, аккуратно взял соловья и вытащил из-за золоченых проволок. Пустую клетку бросил сыну под ноги. Кому-то из прислуги велел принести из чулана старую ивовую.

– Куда хочет, он пойти не может, – сказал начальник сыскной.

– Почему? – держа в руке соловья, Дудин вернулся к Фоме Фомичу.

– Потому что Алексей совершил уголовное преступление – кражу и сейчас же отправится в арестный дом…

Только начальник сыскной проговорил это, тотчас же и слева, и справа от Алексея стали агенты сыскной.

– А может быть… – Иван Евграфович запнулся, склонил голову, – а может быть, простить дурака, сын все-таки…

– Вы только что выгнали его из дому, – напомнил Фома Фомич.

– Да это я сгоряча, а сгоряча чего не скажешь… Так может… простим, зачем парню жизнь ломать?

– Добрый вы, Иван Евграфович, – заметил начальник сыскной, – а это потому, что вы не все знаете, но такое, – он окинул взглядом работников трактира, – не для чужих ушей.

Прислуга была отправлена заниматься своими делами, как бы там ни было, но к Рождеству нужно готовиться. Агенты продолжали стоять возле Алексея, а Фома Фомич, Кочкин и хозяин трактира сели за стол в самом дальнем углу.

– Тут ведь, Иван Евграфович, какое дело… – начал фон Шпинне. – Мы когда узнали, что это ваш сын заказал клетку и попросил именно золоченую вместо золотой, то сразу же и смекнули, где искать соловья.

– И где? – вертел головой Дудин, перебегая взглядом с начальника сыскной на чиновника особых поручений.

– У вас дома! Ну и заявились, так сказать, без спросу, вы уж нас извините, но дело наше требовало секретности…

– Да чего уж там… – махнул рукой хозяин трактира.

– Так вот, я вперед послал Меркурия Фролыча, но послал не просто так, а с хитростью, мол, он пришел от Барагозина Ивана Ивановича за соловьем… Встретила его ваша жена Акулина.

– Так это что же получается, – глаза Дудина нехорошо блеснули, – так это получается, что и Акулина… – он не договорил, хлопнул ладонью по столу. Кочкин заметил, как вздрогнул стоящий под охраной агентов сыскной Алексей.

– Да! – кивнул начальник сыскной. – Получается, что и ваша жена тоже замешана. Ну это не главное, после того, как она услыхала про Барагозина, так сразу же птицу и вынесла. А потом и спрашивает, вот у него, – Фома Фомич кивнул в сторону Меркурия, – а когда Иван Иванович за ней заедет, она, дескать, уже и вещи собрала…

– Какие еще вещи? – теперь Дудин смотрел только на чиновника особых поручений, но ответил на этот вопрос Фома Фомич:

– А такие вещи, уважаемый Иван Евграфович, что сбежать она от вас хотела, в Москву, вместе с Барагозиным…

– Да я ее прямо сейчас! – Дудин, опрокидывая стул, вскочил на ноги. – Я прямо сейчас… – руки сжались в кулаки, лицо налилось гневной кровью, – убью мерзавку!

– Да вы погодите, это еще не конец истории, – успокаивающим голосом промолвил фон Шпинне, – мы там на нее чуть поднажали, и она нам открылась, что давно, еще со времен, когда вы с Барагозиным держали трактир на паях, любит Ивана Ивановича, приятеля вашего старинного, и что состояла с ним в связи…

Дудин дрожащими руками поднял стул, медленно опустился на него, уронил голову, а начальник сыскной продолжал:

– И что сынок ваш, о котором вы печетесь, не ваш.

– А чей? – поднял тяжелую голову Дудин.

– Барагозина Ивана Ивановича.

Дудин даже не смотрел, как агенты сыскной после того, как фон Шпинне сделал им знак, схватили Алексея под руки и повели к выходу. Хозяину трактира было все равно. Жизнь его кончилась.

Начальник сыскной, садясь в пролетку, задумчиво проговорил:

– Даже не знаю, как теперь и быть…

– Что вы имеете в виду? – спросил Кочкин.

– Где теперь обедать будем? Вряд ли Иван Евграфович после всего станет привечать нас, как прежде…

– Станет, – заверил Меркурий, – мы ведь здесь никак не виноваты.

– Ну, это как сказать… – тяжело вздохнул начальник сыскной.

Губернский город Татаяр узнает эту печальную историю, но уже после Рождества.

Александра Лавалье

Таинственной птицы клюв

Первые дни января 1899 года.

Оркестр скрипел и нещадно пиликал. Десятилетний Алеша Эйлер лежал на полу верхней галереи и закрывал уши руками. Он никак не мог понять, почему приглашенные на главный зимний бал Дворянского собрания[14] музыканты так плохо играют. Похоже, и для самих музыкантов это было неожиданностью, потому что скрип регулярно прерывался удивленными и недовольными криками дирижера.

Петька Шереметев[15], конечно, был известный пустозвон. Но в этот раз он не соврал. Алеша видел, что на елке, выше роста ребенка, висит завернутый в золотую фольгу полумесяц. Петька так и говорил, что нож этот причудливо изогнут, и держать его нужно особым образом, вставляя мизинец в кольцо. А еще о том, что клинок похож на клюв, а резные ножны сделаны в виде головы волшебной птицы. Нож звался «керамбит бурунг», загадочно и воинственно. Эти бурчащие слова жгли и вызывали в Алеше непривычное чувство – совершенно черную зависть.

Алеша давно разведал, что отец приготовил ему в подарок на Рождество оптический лабораторный аппарат компании «Карл Цейс»[16]. Федор Федорович Эйлер был профессором ботаники Московского университета и звал прибор причудливо – «оккиолино». Алеше же нравилось русское слово «микроскоп». И несколько дней он был рад, предвкушая подарок, даже собирал тайком коллекцию предметов, которые непременно нужно исследовать с помощью нового прибора.

Но мерзкий Петька забрал всю радость. Теперь Алеша не мог думать ни о чем, только об экзотическом ноже, который ему, конечно же, даже подержать не дадут. Идея, движущая им, была проста и зловредна: улучить момент, когда взрослые покинут зал, и перевесить нож с видного места куда-нибудь вглубь елки, запрятать среди широких веток, а потом наблюдать, как слетит спесь с юного графа, как забегают и забеспокоятся слуги, как начнут перешептываться гости и как, наконец, Петька заревет. И пусть его, нечего хвастать!

Подобные дорогие подарки на общественных елках дарить было не принято, их берегли для домашних гостиных и вручали тихо, по-семейному. Вот и сегодня все дети получат только сладости да краски, а Петьке вдруг – нож! Да не какой-нибудь обычный, а привезенный со сказочных малазийских островов. Это его отец, недавно вернувшийся из полугодового путешествия по странам Азии,