Миллиарды Арсена Люпена - Морис Леблан

Ни разу, – продолжал Рауль, – ни разу я не заметил в вас того порыва искренности или возмущения, которые показывают истинное лицо человека. Свои самые серьезные, самые жестокие поступки вы скрываете. Вот, например, ваше самоубийство. Вы вернулись сюда, чтобы попрощаться со мной, ведь так? И чтобы объясниться. Но я нахожу вас чуть ли не в агонии, рядом с револьвером. Почему?

Фелисьен не ответил, и это еще больше разозлило д’Аверни.

– Молчание… все время молчание… или увертки, увиливания, как со следственным судьей. Ну отвечайте же, черт вас побери! С самого начала нас разделяет стена молчания, которую вы воздвигли. Так что оставьте свои штучки, если хотите, чтобы я вам доверял! А иначе… Иначе я начну искать, строить гипотезы, дам волю воображению и, возможно, обману сам себя и ложно обвиню вас. Вы этого хотите?

Он схватил Фелисьена за руку.

– В вашем возрасте с собой кончают только из-за любви. Я провел расследование – узнал, что вы делали в тот день, когда совершили попытку самоубийства. Когда Роланда Гаверель и Жером Эльмас вышли из дома и направились к озеру, вы последовали за ними, держась на расстоянии. Перебравшись на остров, они сели на скамейку. И вы увидели то же, что увидел я, – их взаимную влюбленность. И это открытие поразило вас. Вы ловко выведали у моего садовника – так, что он этого даже не заметил, – что они встречались каждый день. Через час у вас в руке оказался револьвер. Все правильно?

Фелисьен слушал в напряженном молчании.

– Я продолжаю, – сказал Рауль. – Роланда Гаверель каким-то образом узнала о вашей попытке самоубийства. Три дня назад, встревоженная, она пришла к вам ночью – просила успокоиться и уверяла, что ваши подозрения беспочвенны. Ее объяснения убедили вас до такой степени, что с той ночи вы счастливы и здоровы. Все верно?

Раулю показалось, что на этот раз юноша не намеревался уклоняться от столь настойчивых вопросов. Однако он колебался, должно быть не зная, как на них отвечать. Наконец он сказал:

– Месье, я не видел Роланду Гаверель с того самого дня, когда случилась трагедия, а особа, приходившая ко мне прошлой ночью, не она. Мои дружеские отношения с Роландой не позволили бы ей совершить такой поступок. Тем более она приняла решение, о котором сообщила мне в письме, только что переданном ее слугой.

Это письмо Фелисьен протянул Раулю, который начал читать его со все возрастающим удивлением:

Фелисьен,

горе объединило нас – Жерома Эльмаса и меня. Вместе оплакивая нашу бедную Элизабет, мы почувствовали, что нет для нас другого утешения, как остаться верными, один подле другого, ее драгоценной памяти. Я ясно чувствую, что это она сближает нас и просит основать семейный очаг в том месте, где она была так счастлива и где мечтала, что в будущем ее счастье станет еще более безоблачным. Я не знаю, когда мы решимся на брак. Нужно ли объяснять Вам, что меня многое останавливает, что я боюсь совершить ошибку и что до последней минуты этот страх будет держать меня в сомнении? Но тогда как жить? У меня больше нет сил оставаться наедине с собой.

Вас, Фелисьен, который ее знал, я прошу прийти завтра в «Клематисы» и сказать мне, что она бы меня благословила.

Роланда

Рауль перечитал письмо тихим голосом и, усмехнувшись, медленно проговорил:

– Какая интересная история! Эта молодая особа своеобразно хранит верность памяти своей сестры! Навестите ее, Фелисьен, и всячески поддержите. Срочности в работе нет, а вам пойдут на пользу несколько дней отдыха.

После минутного размышления он наклонился к юноше:

– Однако я не могу не поделиться с вами мыслью, которая часто приходила мне на ум, – о договоренности между женихом и невестой.

– Разумеется, – ответил изумленный Фелисьен, – разумеется, между ними есть договоренность, поскольку они помолвлены.

– Да, но разве она не была достигнута куда раньше?

– Раньше? Но когда именно?

Следующую ужасную фразу Рауль произнес по слогам:

– Когда Элизабет Гаверель была еще жива.

– Что это значит?

– Это значит, что смертельная ловушка, расставленная за два месяца до ее свадьбы, выглядит очень подозрительно.

Фелисьен возмущенно взмахнул рукой и воскликнул:

– О, месье, ваше предположение безосновательно! Я знаю их обоих, я знаю, как любила Роланда свою сестру… Нет-нет, мы не имеем права обвинять ее в подобной гнусности!

– Я не обвиняю. Я просто задаю вопрос, который нельзя не задать.

– Почему нельзя?

– Из-за этого письма, Фелисьен. Его строки проникнуты легкомыслием!

– Роланда – честная девушка, само благородство.

– Роланда – девушка… которая быстро забывает.

– Я уверен, что она ничего не забыла.

– Нет, но она готова обустроить свое семейное гнездышко при обстоятельствах, которые, пожалуй, многих бы смутили, – иронично заметил Рауль.

Фелисьен встал и торжественно произнес:

– Прошу вас, месье, больше ни слова. Роланда вне всяких подозрений.

Когда они оба вышли из флигеля, Рауль вернул молодому человеку письмо и зашагал по лужайке, размышляя о том, что при некоторой настойчивости ему все-таки удастся проникнуть в эту темную душу, скрывающую тайны и в настоящий момент кипящую возмущением. Он уже собирался вернуться, чтобы немедленно добиться своего, когда вдруг услышал, как открываются ворота.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Да это же полицейский инспектор Гуссо! Что он нам принес, сей предвестник несчастья?

Инспектор направился к ним через сад и, подойдя, пожал руку Раулю, который сказал ему со смехом:

– Как! Разве мы с вами еще не закончили, господин старший инспектор?

– Несомненно, несомненно, – ответил Гуссо шутливым тоном, нимало ему не свойственным. – Но согласитесь… когда система правосудия имела с кем-то дело, она все-таки вправе…

– Вести слежку.

– Нет, проявлять дружеское внимание. Вот почему, продолжая расследование, я пришел справиться о здоровье нашего больного.

– Фелисьен Шарль чувствует себя превосходно, не правда ли, Фелисьен?

– Отлично, отлично! – отозвался Гуссо. – А то в округе, знаете ли, ходят слухи о каком-то выстреле, неудачном самоубийстве и о прочем в том же роде. Мы даже получили по этому поводу анонимное письмо, отпечатанное на машинке. Короче говоря, столько баек вокруг… хорошо, что я им не верю. Ведь тот, кто официально признан невиновным, не станет себя убивать.

– Конечно же нет.

– Разве что этот невиновный на самом деле не так уж невиновен, – добавил Гуссо.

– Ну, это явно не тот случай.

– Ошибаетесь.

– Неужели?

– Именно так. Я, знаете ли, выяснил – извините за полицейские методы, – что, выйдя из тюрьмы, ваш юный друг совершил звонок…

– Да, мне.

– А затем мадемуазель Роланде Гаверель с просьбой о короткой встрече.

– И что?