Призрак Мельпомены - Лора Перселл

– Но так оно есть. Видишь, я уже теряю силу. – Уголки ее губ опустились, и она стала похожа на маску. – Все будет ужасно. Я так боюсь!

Я почувствовала, как она дрожит в моих объятиях.

– Ты ведь помнишь, что они сделали с сиренами?

– Кто?

– Музы. Мельпомена и восемь ее сестер.

Я раздраженно вздохнула.

– Нет, я не помню. Ты говорила мне, что сирены были дочерьми Мельпомены.

– Были! Но они вызвали муз на певческое состязание. Музы, конечно же, выиграли. Они были безжалостны даже к родственницам. Они выдернули у этих несчастных сирен все перья и сделали себе из них короны.

– Какое это имеет значение? Это всего лишь сказка.

Лилит не слушала.

– Как ты думаешь, ты бы смогла отличить песню муз от песни сирен? Первая – это божественный голос, побуждающий тебя творить, а другая – искушение, толкающее на разрушение. Что, если… что, если они звучат совершенно одинаково?

– Они ненастоящие, Лилит. Не более, чем Ромео и Джульетта. Это просто персонажи и истории, помогающие нам понять этот мир. А правда заключается в том, что сейчас там сотни людей ждут, что ты сыграешь на бис. Тебе за это платят, а тебе нужны деньги на жизнь и на хлеб. Так что позволь я надену на тебя это платье.

Лилит поднялась на ноги и вяло встала передо мной. Она исхудала. Платье висело на ее костлявых плечах, как на вешалке.

– Мне казалось, я хочу стать как Юджин, – сказала она. – Я хотела, чтобы он мною гордился. И я думала, что готова заплатить за это любую цену.

– Он бы тобой гордился. Мы все гордимся. После твоей Клеопатры в газетах тебя сравнивают с Сиддонс, Бернар и Терри. Они пишут, что ты величайшая актриса трагических ролей!

– Да. Они так пишут. – Она подхватила кинжал и прижала острие лезвия к кончику своего пальца. – Странно, что это в итоге имеет столь малое значение.

* * *

На сцене блистал бал Капулетти. По бокам сцены стояли канделябры и высокие вазоны, скрывавшие от глаз зрителей кулисы. Над двумя рядами танцующих, на специальной платформе играл струнный квартет. Пары кружились и лавировали в такт музыке.

Феликс Уитлоу сбрил свои усы для роли юного Ромео. Он притаился за одним из бутафорских столбов. Его глаза блестели из-под серебристой маски.

– В сравненье с нею пламя факелов померкло!

Я постаралась изо всех сил. Но Джульетта, за которой он следил, недотягивала до его слов. Бледно-розовое платье не придавало ее коже ни капли розового оттенка. Лилит напоминала разодетый труп.

Ромео приблизился к ней, коснулся ее руки.

– Вы чересчур строги к своей руке, любезный пилигрим.

Остальные слова Лилит были едва слышны, ее голосовые связки зажало, как фитиль свечи.

Публика заволновалась, выражая неудовольствие.

Тогда Феликс ответил на ее реплику еще громче:

– Ужели ни святым, ни богомольцам губы не даны?

Последовала долгая пауза.

– Да, пилигрим, – подсказал суфлер.

– Да, пилигрим, – брови Лилит сдвинулись вместе, будто она производила в уме сложнейшие вычисления.

– Но губы для молитвы им даны.

– Но губы для молитвы им даны, – повторила она без выражения.

Кто‑то негромко свистнул.

Я с трудом могла смотреть. Это было ужасно мучительно; мне было стыдно за нее. Как могла смелая и сильная Лилит опуститься до такого?

Уйдя со сцены, Феликс Уитлоу схватил меня в охапку и поволок под луч закулисного фонаря.

– Что за чертовщина творится с этой женщиной?

Наверное, мне не было смысла говорить ему неправду.

– Она потеряла часы Юджина. А вместе с ними исчезла вся ее уверенность в себе.

– Ох. – Он поправил свою маску. – Ох. Слава богу. – Его гнев остыл. – Это к лучшему. Да. Уж лучше злобная рецензия, чем…

– Чем что? – настойчиво спросила я, отчаянно желая узнать наконец всю правду. – Что именно вам известно о Юджине Гривзе и тех часах?

Феликс замялся.

– Больше, чем мне бы того хотелось. Я был рядом в момент его смерти. Я играл Мефистофеля в его «Фаусте».

Так вот откуда я его знала. Неудивительно, что при виде часов он бросился наутек; мне хватило увидеть смерть Юджина с балкона, а Феликсу досталось место в первом ряду.

– Та пьеса была какой‑то особенной, да? Юджин нацарапал на задней крышке часов слова из нее: «Homo fuge».

– Для Юджина «Доктор Фауст» был не просто пьесой. Он увлекался оккультизмом. Магия его тоже привлекала. Юджин рассказал мне, – медленно произнес Феликс, будто каждое слово причиняло ему боль, – что уже больше двадцати лет назад вызвал музу и связал ее со своими часами. Он сказал, что мог так играть единственно благодаря музе. Я считал его сумасшедшим.

– Мельпомена, – выдохнула я.

– Но она ли? Он, может, и вызывал ее, но в портал мог выйти кто угодно.

Я вспомнила вырывавшиеся у Юджина слова на непонятном языке – гортанном и демоническом – и почувствовала дурноту.

– Что вы такое говорите? Кто же еще это мог быть?

Серебристая маска Феликса блестела и мерцала в свете фонаря.

– Откуда же мне знать? Я и не хочу знать. Даже говорить об этом абсурдно. Но этого человека манила темная и зловещая звезда. Как знать, с кем или с чем он заключил договор… но с чем‑то недобрым.

Скрипнуло дерево. Мое внимание снова переключилось на сцену – отделение закончилось, опустился занавес, и рабочие принялись устанавливать балкон. Феликсу пора было идти.

– Послушайте моего совета, мисс Уилкокс. Каким бы образом Лилит ни потеряла эти часы, постарайтесь, чтобы они больше не нашлись. Я лучше буду играть с хромой уткой, чем снова увижу такой же конец, как у Юджина.

Я кивнула. У меня не хватило сил признаться, что часы вовсе не потерялись, а, возможно, прямо в этот самый миг были зажаты в дрожащих руках миссис Дайер.

Вскоре декорации в виде искусственных деревьев и настоящих растений в горшках для сцены в саду Капулетти были установлены. Лилит свесилась с увитого розами балкона.

– Твое лишь имя мне приходится врагом. Не ты… А ты… ты ведь… ты сам, а не Монтекки.

Помощник режиссера, Хорас, вздохнул и помассировал себе переносицу, будто от неестественной игры Лилит у него приключилась мигрень.

– О, измени же имя! Что в нем тебе? То, что мы розою зовем, благоухало бы и под другим названьем.

Я неловко потопталась на месте. Дело было не только в монотонной подаче Лилит; меня беспокоили сами слова. Они перекликались с тем, что сказал Феликс. Мы назвали заключенный в часах дух Мельпоменой. Но вдруг это вовсе не она что‑то нашептывала Лилит и