Призрак Мельпомены - Лора Перселл

На скамейке за задними рядами партера плечом к плечу сидела компания подвыпивших мужчин, смотревшихся там совершенно неуместно, будто оказались в «Меркурии» случайно, по ошибке. Один из них поднес ко рту сложенные чашечкой ладони и прокричал:

– Я шлюх видел и то убедительней!

По залу разнеслось хихиканье. Плечи Лилит напряглись. Она вдохнула полной грудью.

– Ты знаешь, что лицо мое под маской ночи скрыто… – И тут ей между глаз прилетел апельсин. Она пошатнулась и ухватилась за перила балкона. Грубый смех стал громче.

За первым плодом полетел второй и разбился о декорации. Лилит вскрикнула, с трудом продолжила произносить свои слова, но прежде, чем она успела договорить, ей в грудь ударился огрызок от яблока.

Я заметила миссис Дайер в своей ложе с поднятым к глазам театральным биноклем. Она улыбалась.

Вскоре на сцену хлынул целый поток из апельсиновой кожуры и арахисовой скорлупы. Феликс Уитлоу поспешил укрыться за будкой суфлера, Лилит припала к полу и подняла руки, закрываясь.

– Сделайте что‑нибудь! – закричала я помощнику режиссера. – Опускайте занавес!

Рядом со мной возник Оскар.

– Что происходит?

Из зала неслись возгласы – публика развлекалась вовсю. Восторженная толпа, совсем недавно бросавшая розы к ногам актеров, превратилась в сборище чертей. Какой‑то изрядно подвыпивший клерк, шатаясь, поднялся на ноги и, размахнувшись от плеча, запустил бутылку, словно крикетный мяч. Бутылка летела, вращаясь в воздухе и разбрызгивая во все стороны сверкающую жидкость. Оскар выругался. Если спирт попадет на газовый рожок…

Бутылка разлетелась вдребезги прямо над головой Лилит. Сверкающие осколки осыпали ее черные волосы.

– Занавес! Занавес! – орал Хорас.

Кто‑то дернул за веревку, и занавес упал с глухим стуком. После этого безобразные насмешки стали тише, но совсем заглушить их занавес не мог.

Я сразу подбежала к Лилит, поскользнувшись при этом на апельсиновой кожуре. Она съежилась за перилами балкона, как зверь в клетке. Я протянула к ней руки.

– Спускайся вниз, Лилит. Давай, все хорошо. Я помогу.

Ее зрачки расширились. И как в момент гибели Энтони, она была не в силах пошевелиться.

Широкими шагами, хрустя ореховой скорлупой, ко мне подошел Хорас.

– Мисс Уилкокс, сейчас же идите и одевайте Клементину Прайс. Времени достаточно, чтобы подготовить ее к пятой сцене. До конца пьесы Джульетту будет играть она.

Тем временем я не оставляла попыток дотянуться до Лилит.

– Попросите кого‑нибудь другого.

– Это ваша обязанность…

– Мне плевать, – припечатала я. – Я не оставлю Лилит в таком состоянии.

Он гневно убежал прочь, выкрикивая указание суфлеру.

В конце концов Оскару пришлось взобраться на балкон и на руках спустить с него Лилит. Пока он нес ее, она обратила свой полный отчаяния взгляд на меня. Ее глаза всегда сверкали, как сталь, а теперь они были просто серыми, как вода в сточной канаве.

– Изгнана, – прошептала она. – Изгнана со сцены, как Ромео из Вероны.

– Ничего не надо говорить.

Голова ее была полна разными пьесами, но не стало чего‑то жизненно важного, и я не могла не чувствовать себя виноватой в том, что лишила ее этого собственными руками.

Глава 29

Отмыть апельсиновый сок и стекло оказалось проще, чем кровь. Эвридика свернулась калачиком под стулом Лилит и лизала ее щиколотки. Если бы только кто‑то из нас мог помочь актрисе восстановить ее душевное состояние.

Игра Лилит не улучшалась. Каждая пьеса оканчивалась смущенными жидкими аплодисментами. Толпы людей, видевшие восход звезды, уходили разочарованными. Хорас менял их с Клементиной, давая каждой по очереди возможность сыграть Джульетту и леди Капулетти, но на продаже билетов это не отразилось. После смерти Энтони и унижения Лилит на сцене нервы Клементины расшатались хуже прежнего. А наша ведущая актриса проявляла себя одинаково вяло в обеих ролях.

Бутафорский кинжал Джульетты стал неизменным компаньоном Лилит, заменив ей часы. Она, как одержимая, крутила его рукоятку, занимая пальцы хоть каким‑то делом. И я понимала, что все это время миссис Дайер точила собственный кинжал, готовясь обрезать им связь Лилит с «Меркурием». Пока Лилит оставалась финансовым ресурсом, шеф мог отстоять свою правоту, теперь же апеллировать ему было не к чему.

– Его больше нет, – бормотала Лилит, пока я укладывала ей волосы. – Моего мастерства. Того, ради чего я работала. Нет.

– Оно вернется. Ты просто лишилась уверенности в себе.

– Я больше не могу этого выносить, Дженни. Я слабею. Превращаюсь в ничто.

Я провела щеткой по ее волосам.

– Ты не ничто! Ты личность, обладающая правами.

Она даже не морщилась, когда я тянула ее за волосы. Ее голова вяло отклонялась назад и вперед, как у куклы.

– Я не знаю, кто я такая, если не могу играть. Это так долго позволяло мне самоопределяться.

– Ты Лили Фицуильямс.

– Лили Фицуильямс! – презрительно бросила она. – Она была никем, всего лишь ублюдком, позором. И снова им станет.

Вздохнув, я оставила свои уговоры.

– Твоя ценность не только в твоем мастерстве, Лилит. В этом мире есть люди, которые переживают за тебя независимо от того, играешь ты или нет.

– Разве? Хью не из их числа. – Она бросила мрачный взгляд на дверь гримерной. – Ты была права насчет него. Он должен был быть здесь и утешать меня, помогать преодолевать трудности. Но ему был нужен талант, а не женщина, которая им обладает. Его по-настоящему волнует лишь Мельпомена.

Я присела на корточки, чтобы заглянуть ей в лицо.

– До летнего перерыва остается всего несколько спектаклей. Ты начнешь заново со следующего сезона и с новой пьесы.

Кинжал щелкнул.

– Ничего не изменится. Будет все то же самое. Мое время истекло. Больше ничего нельзя сделать, кроме как… ждать.

– Ждать чего? – не поняла я.

Она на меня не посмотрела, лишь провела указательным пальцем по лезвию вверх и вниз.

– У Юджина было двадцать четыре года. Двадцать четыре года, как у доктора, которого он играл, когда умер. Я думала, что таков стандарт. Один год за каждый час в сутках. Но нет. У меня с трудом набралось двенадцать месяцев. Похоже, Люцифер щедрее Мельпомены. Кто бы мог подумать?

По моему телу вдруг пробежал неприятный холодок.

– Лилит… Что ты сделала? Ты заключила какой‑то договор, как доктор Фауст?

Переносить ее молчание было тяжелее, чем услышать ответ. В конце концов она сказала:

– Видишь ли, я никогда не была религиозна. Мне было не сложно отдать душу театру. На что еще она бы сгодилась? Ее место всегда было только здесь.

Это никуда не годилось. Нужно было вывести ее из потустороннего мира мифов и персонажей пьес обратно на свет