Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

— Об обстоятельствах, — перебила миссис (мисс?) Бохен, — я хотела бы с вами поговорить. Вы ведь…

Она замялась, и на этот раз Розенфельд воспользовался паузой:

— Я эксперт-криминалист, если вы имеете в виду мою профессию. Правда, то, что меня привело в Принстон, не имеет отношения к полиции, точнее, если и имеет, то очень косвенное. Дело в том, миссис Бохен…

— Мисс.

— Простите. Дело в том, что я физик по образованию, теоретической физикой и математикой интересовался все время, и прекрасные работы вашего брата в области инфинитного исчисления читал с огромным интересом. Они… — он попытался найти сравнение, которое было бы понятно неспециалисту. — Они подобны нераспустившемуся цветку, в них чувствуется… — На этот раз он запнулся, сравнение оказалось слишком вычурным, не передававшим и сотой доли ощущений и, особенно, мыслей, которые привели его в Принстон. — Чувствуется, что доктор Бохен предполагал сделать нечто более грандиозное…

А это уж совсем банально, подумал Розенфельд и замолчал, соображая, как исправить впечатление, которое, несомненно, возникло у мисс Бохен после его невразумительной речи.

— Я хочу поговорить с вами о брате, — просто сказала мисс Бохен, отвергнув любые красивости в объяснениях. — Я здесь третий день, и мне просто не с кем… Все они прекрасные люди, все мне сочувствуют, предлагают помощь, которая мне вовсе не нужна. И никто… понимаете, доктор Розенфельд, никто не хочет говорить о том, каким был Джерри в жизни, будто он был не человеком, а…

Она тоже не могла найти правильного сравнения.

— Математической структурой, — подсказал Розенфельд. — Членом уравнения «Институт перспективных исследований».

— Да, — благодарно согласилась мисс Бохен.

— Когда мы могли бы встретиться? — спросил Розенфельд, соображая, удобно ли пригласить женщину на завтрак часов в восемь утра, не рано ли, но, с другой стороны, не хотелось откладывать…

— Сейчас, — сказала мисс Бохен, и в этом слове было больше от утверждения, чем от вопроса, хотя и вопрос тоже был, задавленный более сильным желанием.

— Где?

— Вы остановились в отеле «Е равно эм це квадрат»? Мне так сказал профессор Ставракос…

— Да, но сейчас… Я вышел погулять в парк…

Она еще подумает, что я предлагаю встречу в парке. И дождь опять накрапывает.

— Где я могу вас найти?

— Да там же, в эйнштейновской формуле. Первый этаж, комната сто седьмая.

— Сейчас буду.

Он едва не заблудился на обратном пути, а когда подошел к крыльцу, дождь припустил в полную силу, и Розенфельду пришлось подняться к себе, что скинуть мокрую куртку и причесаться.

* * *

Бохен умер в возрасте тридцати семи лет, и Розенфельд предположил, что сестра его значительно моложе — не замужем, детей, по-видимому, нет.

Дверь открыла женщина лет сорока пяти. Едва заметные морщинки у глаз — это оказалось первым, на что обратил внимание Розенфельд, а уже потом на удивительные глаза: голубые, как канадское озеро Морейн, где он был со студенческой экскурсией и остался под впечатлением цвета воды, настолько чистого, будто свет отражался в очень узком диапазоне. Больше ничего примечательного в женщине не было, но глаза и взгляд завораживали, не позволяли отвлечься, лгать, увиливать, говорить о мелочах и вообще о ненужном ей. Розенфельд понял, почему она не сумела установить контакт с профессором Ставракосом и с математиками, сотрудниками ее брата. Они просто жили в разных мирах.

Неприлично, подумал Розенфельд, так пялиться на женщину, но ведь и она рассматривала его внимательно, изучающе, хотела понять, с кем имеет дело, о чем с ним можно говорить, а о чем не стоит. Что-то происходило между ними в течение тех нескольких секунд, пока они стояли — он за дверью, она в комнате, — и разделял их порог, переступить который ни в реальности, ни в мыслях Розенфельд не торопился, а она не торопила.

«Входите» прозвучало будто со стороны. Кто-то сказал это ее голосом, и она посторонилась, Номер был в точности таким, куда поселили и его, поэтому обстановка прошла мимо внимания. «Садитесь, пожалуйста», и он сел в стандартное гостиничное кресло, удобное ровно настолько, чтобы сидеть, не ощущая желания встать и пересесть на стоявший у журнального столика короткий диванчик для двоих.

— Выпьете что-нибудь? — спросила мисс Бохен. — Правда, у меня нет ничего спиртного. Только чай и кофе.

— Чай, — выбрал Розенфельд.

— Мы с братом, — заговорила мисс Бохен, разливая чай по чашкам, — были очень дружны. Созванивались каждый день, виделись, правда, гораздо реже в последние годы. Джерри почти не выезжал из Принстона, а я осталась в Лос-Анджелесе. Я дизайнер одежды — предупреждая ваш вопрос…

Он действительно хотел спросить. Не успел.

Мисс Бохен замолчала — чай на столе, печенье в вазочке, заполнять паузу больше не нужно, и она перестала произносить дежурные фразы. Села напротив Розенфельда, вопросительно на него посмотрела, голубые лучи будто сошлись на его переносице, он даже почувствовал тепло, понимая, конечно, что эффект психологический, и надо что-то сказать о себе. Впрочем, она о нем уже знает — столько, сколько нужно, чтобы продолжить разговор, а точнее — начать заново.

— Почему… — начала она и замолчала.

Вопрос был понятен.

— Я давно хотел побывать в Принстоне.

«Не то, — сказала она взглядом. — Начните заново».

— Я читал работы вашего брата. Слежу за научными новостями…

«Не то…»

— А теперь, — сказала мисс Бохен, — давайте опять с начала. Вы знали брата как ученого. Я — как человека.

— Ученый тоже человек, — сказал Розенфельд банальность и понадеялся, что не был услышан.

Мисс Бохен подняла на него удивленный взгляд, и Розенфельд подумал, что неправильно оценил ее возраст. При ярком свете морщинки вокруг глаз стали не видны или на самом деле исчезли, а лицо, которое он сначала посчитал неприметным, превратилось в лицо греческой статуи, которую он много раз видел на фотографиях и именно потому сейчас не мог вспомнить ни названия статуи, ни имени скульптора.

Женщина смотрела на него, понимала, что Розенфельд ее изучает, но это ее не смущало.

— Около года назад, — начал Розенфельд, — я увидел статью вашего брата. Не в журнале, а в «Архиве», есть такой портал в интернете, где…

Мисс Бохен нетерпеливо нахмурилась, лицо мгновенно постарело лет на десять, Розенфельд сбился с мысли и после короткой паузы продолжил, опустив ненужные детали:

— Статья была о математическом единстве мира, почти философия, а не то, что принято называть математикой. Тем не менее статья была именно математической, формул много больше, чем текста. Меня привлекло название, я прочитал введение — это был, пожалуй, единственный абзац в статье, написанный словами, а не математическими знаками. Еще заключение, конечно, и я