Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

больше удалялся, улетал в пространство, слышно было прекрасно, но я не могла отделаться от мысли, что мир, в котором он живет и из которого мне звонит, все дальше и дальше от меня, на орбите, где-то между Землей и Луной, вам, наверно, трудно понять, а мне трудно объяснить, со здоровьем у него все было в порядке, я спрашивала, он не стал бы мне лгать, а если бы стал, я услышала бы фальшь.

Она перевела дыхание, а Розенфельд сделал глоток кофе.

— Летом… в августе, кажется… я позвонила профессору Ставракосу, это единственный человек, которого я более или менее хорошо знала, нас брат как-то познакомил, и профессор показался мне человеком очень… не то чтобы порядочным, хотя и это слово подходит… скорее чутким. Я спросила, не знает ли он, что происходит с братом, и Ставракос сказал, мол, ничего ни плохого, ни хорошего, все привыкли, что доктор Бохен человек нелюдимый, но сейчас он сторонится любого общения, даже обычных разговоров о погоде, новостях физики, житейских деталях, о которых говорил раньше, возможно, сказал Ставракос, и я поняла, что он считал это не просто возможным, а уверен в своих словах, возможно, сказал он, доктор Бохен работает над проблемой, которая захватила его полностью и которой он не хочет делиться, пока или не найдет решения, или не убедится, что идет по ложному пути, это с математиками бывает, сказал Ставракос, мы относимся с пониманием, и вы тоже должны, да, сказала я, спасибо, что…

Бесконечная фраза оборвалась неожиданно, как и началась. Может, мисс Бохен и продолжила ее мысленно, но губы больше не шевелились, и Розенфельд поспешил отодвинуться.

— Вам он тоже ничего не говорил? — спросил Розенфельд, не желая создавать в разговоре новую паузу, которая могла стать очень долгой. Вопрос был риторическим, мисс Бохен уже ответила на него, но нельзя было молчать, и Розенфельд спросил. Все это никак не было связано со смертью Бохена, не проливало на его смерть ни малейшего лучика, и смысл записки как был неясен, так и остался… пожалуй, еще более непонятным.

— Говорил. — Слово прозвучало так неожиданно, что Розенфельд, который как раз в этот момент делал глоток уже почти остывшего кофе, поперхнулся, закашлялся и поспешил поставить чашку на столик — так, впрочем, неудачно, что чашка опрокинулась, остаток кофе вылился на блюдце и немного на стол, мисс Бохен потянулась за салфеткой и аккуратно подтерла мелкое озерцо, пока Розенфельд откашливался и собирался принести извинения за неуклюжесть.

Извиниться он не успел.

— Говорил, конечно. — Мисс Бохен бросила скомканную салфетку через всю комнату, попала в мусорное ведерко, стоявшее у двери, и обернулась к Розенфельду. — Джерри любил рассказывать о своей работе. Рассказывал он скорее себе, он так, я думаю, приводил мысли в порядок. Без формул, конечно. Формулы… это слишком. А идеи, мысли… Он давно убедил меня… нет, «убедил» не то слово, убеждать меня было не нужно, я ведь слушала его, как евреи слушали своих пророков.

— Слушали? — не удержался Розенфельд. — Они…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — перебила мисс Бохен. — Бывало, побивали камнями, но пророчества все равно запали в память и сохранились на века, верно? А те, кто слушал, не понимали, о чем пророк говорит, это становилось понятно, только если пророчество сбывалось. Вот и я… Не понимала, о чем брат толкует, но в памяти… память у меня девичья, знаете ли…

Розенфельд хмыкнул — он был невысокого мнения о девичьей памяти.

Мисс Бохен посмотрела на него с укоризной.

— Девичья память не удерживает необходимые бытовые детали, но, уверяю вас, цепляет и сохраняет то, что на самом деле не нужно, ни к чему знать. Кто-то из психологов как-то упоминал об этом, но на него, по-моему, не обратили внимания. Неважно. Память у меня девичья, хотя мне…

Она хотела назвать возраст, но даже если и назвала, то так тихо, что Розенфельд не расслышал.

— Я читал работы вашего брата. Там было очень мало слов, только формулы. И если…

— Да, — печально улыбнулась мисс Бохен. — Если соединить слова, которые я помню, с формулами, которые помните вы… Или это невозможно? Наверно, я говорю глупость. Все равно что пытаться соединить холодное с синим…

— Что вы! — воскликнул Розенфельд и сразу пожалел. Громкий голос нарушил равновесие звуков, как выстрел в зале, где ведутся тихие разговоры. Но он все-таки закончил фразу: — Пожалуйста, расскажите. Возможно…

Фраза все равно получилась незаконченной.

— К сожалению, — сухо, отстраненно произнесла мисс Бохен. — Это не имеет отношения к…

Наверняка не имеет. Уж точно не ответит на вопрос, почему так поспешно кремировали тело доктора Бохена.

Дженнифер подобрала под себя ноги и уселась на диванчик лицом к Розенфельду. Теперь ее глаза смотрели в упор, не отрываясь, будто она держала его на прицеле, не позволяя сделать ни одного лишнего движения, а любое движение сейчас могло оказаться лишним, и Розенфельд застыл, подобно Лоту, оглянувшемуся на неведомое и запретное.

— Он хотел себя убить.

Выстрел произошел.

— Что? — поразился Розенфельд и подумал это так громко, что мисс Бохен кивнула, подтвердив свои слова.

— Математически, — успокоила она Розенфельда и неожиданно сменила тему. — Вы, наверно, знаете такого физика — Тегмарка?

— Да, читал. Вы о квантовом самоубийстве?

Мисс Бохен кивнула.

— Это было давно и глупо! То есть, — быстро исправился Розенфельд, — я хочу сказать, что это лишь шутка физика-теоретика. К реальности отношения не имеет. Лет тридцать назад об этой идее писали, а сейчас забыли. Не мог же ваш брат серьезно…

— Так вы знаете о Тегмарке?

— Я окончил физический факультет Йеля, — суше, чем сам от себя ожидал, сказал Розенфельд. Его действительно обидел — хотя он понимал, что это глупо, — вопрос, знает ли он Тегмарка. Доктор Макс Тегмарк, работавший в Стэнфорде, описал эксперимент, с помощью которого якобы можно убедиться в существовании множества миров, описываемых эвереттовской интерпретацией квантовой механики. «Возьмите пистолет с барабаном из шести патронов, — предлагал Тегмарк, — и зарядите его пятью холостыми патронами и одним боевым. Это называется „русская рулетка“, если кто не в курсе. Прокрутите барабан и выстрелите себе в висок. Пять шансов из шести, что ничего не произойдет. Но в одном случае вы размозжите себе череп и ваше сознание окажется в другой реальности, где ваш аналог устроил такое же представление, но ему выпал счастливый билет и он остался жив. Так вы сможете узнать о существовании многомирия и останетесь жить, хотя в нашей реальности окажетесь, безусловно, мертвы, и родственники будут рыдать над вашим телом». Разумеется, Тегмарк объяснил, что проводить над собой