Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

— Что такое?

— Имя у нее… не выговоришь. Изольда! Тьфу ты, язык сломаешь.

— Из чего, из чего? Изо льда?

— Да не изо льда она, бестолковый ты какой, наоборот, горячая, сил нет. Она, как молодая была, в жиличках у меня проживала. Так я насмотрелась, что ни день, то новый калавер!

— Кавалер?

— Я как сказала? Так и сказала: кавалер.

— Зачем же мне такая, гулящая? — с обидой произнес Клебанов.

— А тебе что, девица нужна? Это хорошо, когда баба на веку своем набегалась да нагулялась, значит, спокой тебе с ней будет. Да я ее завтра на блины и приглашу. Чай, масленица, надо отметить, ведь мы — русские люди, не басурманы какие.

И надо так случиться, что Изольда с первого взгляда влюбилась в Клебанова! На следующий день он уже распивал чай с вареньем в ее трехкомнатной квартире в доме на старом Арбате. А иногда и ночевать оставался. Помимо всего прочего душу Клебанова грела мысль, что живет он на одном этаже с самим Лукошко, вроде бы совсем уж поднялся до его уровня, за малым только остановка — коллекции у него нет, да и не будет уж, видно…

Однажды, стараясь вызвать ревность своего нового друга и подогреть его желание поскорее оформить их отношения, Изольда прозрачно намекнула: мол, Клебанов не единственный претендент на ее руку, сосед Семен Григорьевич Лукошко не раз жаловался ей на свое одиночество и зазывал по вечерам к себе в гости.

Тут-то Клебанову в голову и ударило. Вот было бы здорово — выдать Изольду за Лукошко и таким путем прибрать к рукам его коллекцию! Старику шестьдесят, да на вид хилый, видно, что долго не протянет.

Недолго думая, посвятил в свой план Изольду. Та сначала всплакнула: как это любимый человек собственноручно толкает ее в объятия к другому, но Клебанов свою даму сердца успокоил:

— Какие там у него объятия! Взгляни на него — одуванчик, дунь — и осыплется.

— А кто дуть-то будет? — со страхом спросила Изольда.

Клебанов ответил туманно:

— Найдутся…

И заключил Изольду в свои железные объятия, вследствие чего она быстро утешилась и примирилась с ожидавшей ее участью.

Однако этим планам не суждено было осуществиться. Как ни старалась Изольда, как ни обстреливала призывно-кокетливыми взглядами своего бывшего ухажера, как ни угождала ему — то свежевыпеченный батон из булочной принесет, то кусок вырезки у знакомой буфетчицы раздобудет, то редкое лекарство достанет, Семен Григорьевич не поддавался. Более того, подслушивания и подглядывания открыли Изольде неприятную новость: у Лукошко появилась женщина, которая, судя по всему, крепко забрала его в полон.

И вдруг случилось страшное: из-подо льда в Москве-реке выловили труп коллекционера.

— Все ясно, — сказал Изольде Клебанов, — это его Пустянский пришил.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, раз говорю. Они давно по темным делам якшались. Видно, не поделили чего-то. Теперь жди гостя к соседушке. Этот Пустянский парень не промах, небось давно к коллекции подбирался. Как бы он нас не опередил…

— Так может тебе про него сообщить куда следует? — предложила Изольда.

Клебанов одобрительно взглянул на сожительницу:

— А ты у меня голова. Ну-ка, тащи бумаги и чернила. Садись, пиши. А я буду диктовать.

— Значит, вы утверждаете, Клебанов, что не убивали Лукошко. А может быть, все-таки вы? Убедились, что ваши планы завладеть коллекцией посредством женитьбы Лукошко на Изольде потерпели провал, и приступили к крайним действиям.

— А зачем мне они? Эти крайние действия? Чтобы вышку заработать? Я себе не враг, чтобы ни с того ни с сего человека жизни решить! Страшный грех на душу взять.

— А воровать — это не грех?

— Да что я там украл! Самую малость. Несколько иконок да пару табакерок. Есть о чем говорить.

— Украли бы и больше, если бы вас не спугнули. Кстати, серебряный складень не в счет?

— Какой еще складень? Не брал я никакого складня!

— Не брали! А куда же он тогда делся?

— А это уж, гражданин начальник, вам выяснять.

— Оставим пока складень в покое. Вернемся к убийству Лукошко. Итак, вы признаетесь, что анонимное письмо, в котором указывается на Пустянского как на убийцу Лукошко, написано по вашей инициативе?

— Признаю, а чего скрывать?

— Вы располагали какими-нибудь фактами, свидетельствовавшими в пользу вашей версии?

— Какие факты… Они на пару работали — Пустянский и Лукошко. Вот и не поделили что-то между собой.

Коноплев даже привстал с места:

— На пару? В каком смысле?

— Один наводил, другой грабил.

— С вами не соскучишься, Клебанов. А доказательства у вас есть?

— Люди говорили.

— Ну, это еще не доказательства!

— Вы мне верьте, гражданин Коноплев. Оттого Щеголю так и везло: куда ни ткнется — банк сорвет. Думаете, случайность? Нет. Вдвоем — это не то, что одному…

— Да, вам, Клебанов, конечно, приходилось потруднее. Скажите, а прежде, до Лукошко, вам уже доводилось совершать кражи?

По той быстроте, с которой Клебанов ответил: «Нет-нет, что вы, гражданин подполковник, впервой это, видит бог, впервой», по крупным каплям пота, выступавшим на лбу, Коноплев догадался: «А ты, голубчик, не такой уж новичок в разбойном деле, каким пытаешься себя представить. Надо будет копнуть поглубже».

Он снял трубку:

— Увести!

Вызвал лейтенанта Тихонова:

— Поинтересуйтесь кражами, подобными той, что совершена в квартире Лукошко. Особенно теми, что остались нераскрытыми. Не удастся ли напасть на похожий почерк…

— Вы имеете в виду почерк Клебанова?

— Именно. Сдается мне, что это не случайное грехопадение. Действовал он как заправский взломщик…

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!

В первое мгновение Коноплев не узнал вошедшего. Благообразный мужчина в соломенной шляпе-канотье, из-под нее выглядывают стриженные в кружок седые волосы. Брови, усы, борода — тоже седые. Интеллигентно поблескивают круглые стекла очков.

— Беру на себя смелость напомнить — мы с вами знакомы. Имел честь принимать у себя дома. Николай Иванович, если не ошибаюсь?

Стоя в дверях, профессор Александровский внимательным взглядом окинул кабинет. И Коноплев тоже огляделся, словно увидел свою комнату заново. Стол, два стула, сейф, лампа, графин с водой, телефон — вот и все нехитрое убранство присутственного места. Невольно вспомнился богатый и красочный мир профессорской квартиры, где вещи не только выполняли утилитарную функцию, но и как бы участвовали в жизни своего владельца, делая ее многомерной, протяженной в пространстве и времени. Они, эти вещи, хранили в себе память поколений и вели нескончаемый безмолвный разговор по их поручению и от их имени…

«Неплохо было бы, — подумалось Коноплеву, — если бы и казенные помещения выглядели не так казенно. В последнее время много говорят о современных интерьерах. Жаль, что до нас это еще не дошло…»