Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

Ерохин, принимая банки, вежливо поблагодарил Николая Ивановича, однако радости большой не высказал:

— Понимаешь, у внучки аллергия, красные такие пятнышки вот здесь и здесь… Я и думаю: не от этого ли заграничного питания? Мне мать, бывало, хлебного мякиша нажует, в тряпицу завяжет — и все мое питание… И никакой аллергии. Сколько я тебе должен?

После того как денежный расчет был произведен, Коноплев принялся излагать Ерохину свой план розыска подруги Лукошко.

Следователь по своей привычке, прежде чем ответить, подумал минуты две, катая ладонью по столу шариковый карандаш и хмуря брови, потом сказал:

— Ну отыщем мы твою Прекрасную Даму… Толку-то что? Разве это приблизит нас к главному — к обнаружению убийцы?

Коноплев принялся терпеливо убеждать Ерохина.

Судя по всему, незадолго перед смертью в жизнь Лукошко, вошла Женщина. Не просто женщина (случайных знакомых у неугомонного старика было немало), а именно Прекрасная Дама. История не совсем обычная, можно даже сказать — невероятная, учитывая довольно-таки преклонный возраст Семена Григорьевича и отсутствие в нем, казалось бы, какой бы то ни было склонности к романтике и сантиментам. Но факт оставался фактом. На склоне лет к Лукошко пришла любовь.

Коноплев сослался на свидетельство соседки Лукошко Изольды. Семен Григорьевич и его подруга тайком, прячась от посторонних взоров, поднимались по черной лестнице, затем входили на пожарный балкон и, отодвинув в сторону кусок оргалита, которым была заделана дыра в переборке, незамеченными проникали в квартиру с антресолями. Балконная дверь в такие дни Семеном Григорьевичем была предусмотрительно отперта, а сигнализация охраны отключена. Николай Иванович живо вообразил, как Лукошко и его подруга, разгоряченные этим приключением, напоминавшим им далекие дни молодости, оказывались наконец в своем убежище, обменивались быстрыми взглядами, короткими, исполненными чувства фразами, громко и весело смеялись, забывая, что голоса их проникают на лестничную клетку, достигая ушей ревнивой сплетницы Изольды.

— Но нам что до приключений этого старого греховодника! — воскликнул Ерохин. — Какое это имеет отношение к делу?

— Самое прямое! — увлекаясь, отвечал Коноплев.

Неожиданно обрушившееся на Лукошко чувство захватило его с такой силой, что он подверг уничтожающей критике всю свою прежнюю жизнь, все свои взгляды и привычки. Можно сказать, что он перестал быть самим собой!

Проверяя показания Пустянского, Коноплев тщательно расследовал странную — до нелепости — историю с картиной, которую принес этому типу Лукошко. Да, все было так, как рассказывал Щеголь. Николай Иванович разговаривал с братом и сестрой, которым ранее принадлежала картина. Они оба почти с фотографической точностью запечатлели в своей цепкой детской памяти все — и лисью повадку Лукошко, пытавшегося поначалу выдать себя за бескорыстного друга их умершей матери, и его расчетливость, нечеловеческую жадность. Они вспомнили, как он, аккуратно отведя от груди полу пиджака и скособочившись, старательно отстегивал большую английскую булавку, которой для надежности был пришпилен карман, как вылавливал с его дна потертый бумажник, перетянутый посередине черной резинкой, как тонкими и длинными пальцами музыканта отсчитывал денежные купюры, а потом вновь и вновь — до неприличия! — перепроверял себя, не ошибся ли. Обычно люди стесняются на глазах у других людей пересчитывать деньги, демонстрируя свою скаредность, но для этого противного старикашки (выражение сестры) не существовало никаких ограничений, ему было в высшей степени наплевать на то, как он выглядит со стороны и что о нем могут подумать.

И вдруг цепь совершенно непонятных поступков — продажа картины музею и возвращение брату и сестре всех причитающихся им денег! Сначала сироты ничего не могли понять в этой истории, потом объяснили происшедшее внезапно пробудившейся в старике совестью. Верное объяснение! Совесть в Семене Григорьевиче действительно пробудилась, но, конечно, не сама собой. Коноплев объяснил невероятный поступок Лукошко уже начавшим проявляться магнетизмом Прекрасной Дамы.

А письмо Семена Григорьевича коллекционеру Александровскому? Разве оно тоже не свидетельствует о невероятном перевороте, происшедшем в душе Лукошко, о полном пересмотре им всех своих нравственных, а вернее сказать, безнравственных устоев?

— Я уверен, что убийство Лукошко самым непосредственным образом связано с теми переменами, которые произошли в нем за последнее время. Пролить свет на эти перемены — значит установить подлинные мотивы преступления. А узнав мотивы, уже нетрудно будет выйти на след преступника.

— Ну хорошо, — сдаваясь, проговорил Ерохин, — допустим, что все так и было, как ты… присочинил… Допустим… Но где она, твоя Прекрасная Дама? Почему таится? Если бы она была такой, какой ты ее описал, разве она стала бы прятаться после его смерти? Нет, она бы нам с тобой все телефоны оборвала, успела бы начальству десять раз нажаловаться на то, что мы затянули розыск убийцы. Так или не так?

Николай Иванович вынужден был признать правоту Ерохина. Человек, созданный воображением Коноплева, стал бы действовать именно так… Значит?..

Коноплев помрачнел. Неожиданно для себя сказал:

— В свое время Тихонов высказал предположение, что трупов было два…

— Кто такой — Тихонов?

— Лейтенант… Он сейчас в нашем отделе работает.

— А-а… — Ерохин небрежно махнул рукой. — Ты верь больше этим лейтенантам. Они такое напридумывают.

— Постойте, постойте… — пробормотал Коноплев и замер. На периферии его сознания забрезжила сначала неясно, а потом все сильнее, все отчетливее одна догадка. Она нуждалась в немедленной проверке. Изложив ее Ерохину и получив его согласие на целый ряд неотложных розыскных действий, Коноплев стремительно вышел из кабинета.

С фотографии на Коноплева внимательно смотрела безгрешным взором человека, которому ведомы только светлые стороны жизни, красивая женщина лет сорока. Сейчас, согласно полученным в ЖЭКе данным, вдове дирижера музыкального театра Смирницкого Ольге Сергеевне — пятьдесят. Значит, снимок сделан лет десять назад. Николай Иванович постарался представить себе изображенную на снимке женщину постаревшей, с лапками предательских морщинок у глаз и возле губ, с оплывшими чертами лица, но не получилось. Жена Коноплева не так давно видела в театре Ольгу Сергеевну. У Танюши сохранилось воспоминание о ней как о женщине привлекательной и достойной.

— Вот именно — достойной! — сказала она мужу — это слово как никакое другое определяло ее сущность. Такие женщины с юных лет и до седин верны раз и навсегда выбранным нравственным идеалам, чрезвычайно строги и взыскательны как по отношению к себе самим, так и к окружающим. Неудивительно, что она так бурно реагировала на подлый поступок Лукошко!

Лейтенант Тихонов, побывавший в доме, где жила Смирницкая, кроме фотокарточки (он снял ее с жэковской доски Почета — Ольга Сергеевна была активная общественница) принес сведения, которые настораживали. Месяца два назад Ольга Сергеевна куда-то уехала. Обстоятельство это в доме беспокойства не вызвало, поскольку в последнее время она не раз заговаривала с соседями о своих планах поехать погостить к