Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

Антонина Дмитриевна, углядев во внезапно вспыхнувшем у лейтенанта интересе к Булыжному доказательство справедливости своих подозрений, с готовностью назвала адрес («…он у моей бывшей домработницы поселился, в каморке под лестницей, там ему, гаденышу, и место…»), а также указала должность и место работы: инженер объединения Системтехника.

Тихонов не скрыл удивления: «гаденыш»-то, оказывается, выбился в люди, стал инженером! После некоторых раздумий он решил навестить Булыжного не дома, а на работе. Отыскав бывшую церквушку, где временно размещалось объединение Системтехника, прошел по длинному коридору, каменные своды которого источали прохладу, толкнул дверь с табличкой «Начальник». Молоденькая секретарша на вопрос, где можно увидеть инженера Булыжного, ответила: «Он сейчас на совещании». В это мгновение открылась обитая дерматином дверь и из нее, выбрасывая вперед длинные худые ноги, с недовольным видом вышел высокий скуластый мужчина.

— Пустая говорильня! — буркнул он.

— Это и есть товарищ Булыжный, — шепнула секретарша. Тихонов целую минуту, не меньше, остолбенев, стоял возле секретарши и тупо глядел в закрывшуюся за Булыжным дверь. Теперь он точно знал, когда, где и при каких обстоятельствах видел этого верзилу.

Через полчаса он докладывал подполковнику Коноплеву:

— Я отыскал человека, который в подъезде напротив комиссионного продавал табакерку с изображением Наполеона!

— Ту, что была украдена у Александровского?

— Точно.

— И кто же этот человек?

— Иван Булыжный. И еще. Он работает в том же учреждении, что и сын Лукошко. Я его тоже сегодня там видел.

Иван Булыжный вырос в детдоме. Ни матери, ни отца, ни родственников — никого. Всех потерял в войну. Он даже не знал, откуда появилась у него эта странная фамилия — Булыжный, тяжелая, как камень сиротства, давивший на его худенькие плечи все время, сколько он себя помнил. Он был слаб здоровьем, хил, но занозист и своенравен. Приходилось ему нелегко. Неуступчивый характер без крепких кулаков немногого стоит, когда приходится жить с буйной оравой трудных подростков.

Однажды, казалось, жизнь улыбнулась ему: из нескольких десятков мальчишек и девчонок его выбрала и усыновила генеральская вдова Антонина Дмитриевна, женщина высокая, дородная, полная жизненных сил.

И вот Ванечка начал новую жизнь в огромной, но тем не менее казавшейся тесной из-за обилия заполнявших ее вещей квартире. Повсюду стояла темная тяжеловесная мебель — шкафы, серванты, буфеты, горки, столы, кресла, стулья, пуфики, на стенах почти впритык друг к другу висели картины в тяжелых золотых рамах, свободные проемы занимали тарелки, на полу лежали ковры. Много было всякой посуды, дорогой, золоченой, а также хрусталя.

Ванюшина комната (раньше здесь проживала бабка Степанида) была обставлена попроще, победнее. Но после детдомовской скудости и она казалась мальчику роскошной.

Работая машинисткой в НИИ, Антонина Дмитриевна считала себя человеком науки и за Ванечкино воспитание взялась по-научному. Расчертила схемы и графики, в соответствии с которыми школьное образование должно было органически сочетаться с физическим воспитанием, физическое воспитание — с эстетическим и т. д. Вернувшись из школы и сделав уроки, Ванечка тотчас должен был отправляться на уроки музыки, языка, фигурного катания.

Конечно, на одну зарплату машинистки с размахом держать такой дом, да еще вести воспитание приемыша было бы нелегко. Но Антонина Дмитриевна не тужила. Муж-генерал оставил ей немало — не только квартиру с богатейшими коллекциями мебели, картин и посуды, но и дачу, при которой имелось немалое хозяйство — сад, огород, всякая живность. В городской квартире командовала Антонина Дмитриевна, на даче же заправляла дальняя родственница Степанида. С появлением в городской квартире Ванюши та была отправлена за город на постоянное житье.

Наезжая на дачу, Антонина Дмитриевна медленно обходила сад и огород, всматривалась — нет ли какого непорядка, упущения. Заметив что-либо, начинала нервно пощипывать черные усики, к пухлым щекам приливала кровь. Верные признаки гнева. Заметив их, бедная Степанида клонила к земле повинную голову. Не помогало. Антонина Дмитриевна — в крик с самой что ни на есть высокой ноты:

— Почему малинник не подрезан?! Ты что, старая, думаешь, я зря тебя кормлю? А в доме пылища, я еще в прошлый раз заметила, думаю, посмотрю — уберет или нет. Ах ты, грязнуля!

Старуха стоит ни жива ни мертва, в лице — ни кровинки. Только тяжелые, в узлах голубых вен руки конвульсивно подергиваются, перебирая черный передник.

Антонина Дмитриевна успокаивалась так же быстро, как заводилась.

— Ладно, — говорила она вдруг нормальным человеческим голосом. — Чтоб все мигом сделала. А сейчас иди, старая, ставь самовар, будем чай пить с черносмородинным вареньем. Я люблю черносмородинное, оно душистое!

О себе любила говорить: «Я вспыльчивая, но отходчивая. Зла не помню». Последнее не соответствовало истине. Была Антонина Дмитриевна сильно злопамятна, если уж что втемяшится в ее черноволосую, без седины, голову, то надолго, можно сказать, навсегда.

С таким характером кота-мурлыку воспитать трудно, не то что ребенка. Графики и диаграммы преспокойненько висели на стене детской, демонстрируя выгоды гармонического воспитания Ванюшки, а практика, увы, как нередко бывает, постыдно отставала от теории.

Однажды Антонина Дмитриевна, ступая бесшумно в своих небесно-голубых, богато расшитых бисером тапочках, подошла к открытом дверям и увидела, что ее приемыш стоит посреди детской полуголый. Смотрел в противоположную сторону, и она не видела, что он делает, низко склонив голову и выставив худые лопатки. Антонина Дмитриевна, затаив дыхание, остановилась. Хотя она очень верила в силу своего воспитания, все-таки где-то на дне души у нее постоянно гнездилось подозрение, что рожденный неизвестно где и кем, взращенный в детдоме мальчик может в любой день и час обнаружить какие-нибудь темные, порочные наклонности своей натуры. Потому она старалась постоянно держать его под наблюдением, а проще сказать — подглядывала, шпионила за ним.

И вот миг настал! Она сделала шаг вперед и грозно вопросила:

— А ну-ка, что ты там делаешь, паршивец?!

Ничего такого. Ванюша не сделал. Взял с маленького столика, украшенного перламутровыми инкрустациями, плоскую фарфоровую бляшку и прилепил ее к разгоряченной коже живота гладкой, приятно холодящей поверхностью. Убрал руку — бляшка держалась. Но не успел он обрадоваться этому достигнутому им эффекту, как за спиной раздался грозный окрик. От страха он втянул живот, и бляшка тотчас же со звоном упала на пол.

Антониной Дмитриевной мгновенно овладел привычный порыв бешенства. Во-первых, жаль было ценной фарфоровой бляшки (на ее оборотной стороне можно было увидеть скрещенные голубые мечи — знак знаменитой фирмы), а во-вторых, копившиеся в ней долгие месяцы подозрения хотя и не подтвердились в их худшей части, но тем не менее не были совсем безосновательны — другой, порядочный ребенок никогда не позволил бы себе так варварски обойтись с принадлежавшей родителям, а следовательно, и ему самому дорогой вещью. Надо сказать, что хотя Антонина Дмитриевна и не