Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

— Ах ты, байстрюк несчастный! Чтоб тебя холера взяла! Ты зачем разбил дорогую пепельничку?

Волны гнева поднимались откуда-то из недр ее существа и овладевали ею все больше и больше. Антонина Дмитриевна чувствовала себя оскорбленной в своих лучших чувствах. Как же так! Она подобрала, можно сказать, на улице, вырвала из нищеты, грязи этого мальчишку, ввела его в приличный дом, усыновила, практически сделала единственным наследником всех своих немалых богатств (а что делать, не возьмешь же их с собой в могилу!). И этот заморыш не только не чувствует к ней благодарности, а наоборот — покушается на эти самые богатства. Этой фарфоровой пепельнице цена не менее полусотни!

Ванюшке бы захныкать, пустить слезу, попросить прощения… А он, не единожды руганый и драный — и товарищами и воспитателями за пору своего нелегкого детства выработал в себе некий вид бесчувственности. Она кричит, а он хмуро и мрачно сверлит ее своими глазенками, кулаки сжаты, голова упрямо наклонена вперед. Антонина Дмитриевна как увидела эту его бандитскую стойку, так и ойкнула и схватилась за могучую грудь. Так и есть: достался ей негодяй, подонок, а чего было и ждать — детдомовский. Тут никакое воспитание, никакие графики не помогут, недаром говорится: черного кобеля не отмоешь добела.

Она шагнула вперед, фарфоровый осколок впился в тапок, прорезал тонкую подметку, царапнул ногу. Антонина Дмитриевна совсем озверела: фарфоровую бляшку до слез жалко, а тут еще дорогие тапки погублены по его милости. И в ноге боль. Она подняла тяжелую руку и отвесила приемышу полновесную оплеуху, отчего он отлетел в угол и ударился головой о железную кровать.

Вот в эту самую минуту и был поставлен жирный крест на гармоническом воспитании, перечеркнуты все графики и диаграммы, и все пошло наперекосяк. Хуже некуда. В школе — одни двойки, на уроки английского, в кружок фигурного катания Ванюша — ни ногой. Она уж и била его, и уговаривала, и голодом морила — ничто не помогало.

Кто-то подсказал Антонине. Дмитриевне действенную педагогическую меру — отправить мальчишку обратно в детдом, не насовсем, а на год, с условием, если исправится, будет хорошо учиться и вести себя, то его возьмут домой. А нет, пусть там остается навсегда. Ему же хуже!

Степанида, безответная старуха, тратившая последние силы в многоотраслевом дачном хозяйстве Антонины Дмитриевны, как прознала, что Ванюшку отправили обратно в детдом, так завыла в голос, ушла в свою каморку под лестницей, заперлась и не выходила три дня и три ночи. Чего только ни делала испуганная этим неожиданным бунтом Антонина Дмитриевна — и в дверь громыхала своими кулачищами, и грозилась выгнать из дому, и уговорами действовала — ничто не помогало. После старуха сама вышла из каморки и принялась за прежние хлопоты по хозяйству, но на Антонину Дмитриевну глаз не подымала, как будто ее тут и нет.

Ванюша скоро пожалел о потерянном доме. Отсюда, издалека, мелочные придирки и грозные окрики Антонины Дмитриевны уже не казались ему столь болезненно унизительными, зато вспоминалась тихая, залитая солнцем комната, сытная еда, тихая ласка бабушки Степаниды, а главное — чувство семьи, дома.

За год мальчонка переменился — не узнать, в учебе подтянулся, воспитателям не дерзил, с товарищами наладил ровные отношения. В общем, постарался. И теперь ждет-пождет, когда за ним приедут и возьмут обратно. Директор детдома шлет Антонине письма одно за другим: мол, Ванюшка перевоспитался, не парень — золото. Приезжайте и берите, спасибо скажете. Но она молчала. Надоест писать — отвяжутся. Оказывается, она пришла к новой мысли: приемный сын ей не нужен. От него — одни хлопоты, а прибытка никакого.

А Ванюшка тем временем, смекнув, что домой его брать не хотят, совсем озверел. Учебу снова забросил, грубит, дерзит, чуть что — в драку. А потом собрался — и в бега. Его задержали на Ярославском вокзале и, расспросив, доставили на Шаболовку, в генеральскую квартиру.

Антонина Дмитриевна открыла дверь и замерла на пороге, узрев своего приемного сына и стоявшую рядом с ним женщину — лейтенанта милиции.

— Вот, принимайте беглеца, — улыбаясь, сказала женщина.

Но та не спешила заключить мальчишку в объятия. Даже не посторонилась, чтобы пропустить посетителей в переднюю. Она стояла, подергивая черные усики над верхней губой и наливаясь краской.

— Отправляйте его туда, где он был, — заявила Антонина Дмитриевна. — Мне он не нужен… Да и держать его негде, комната занята, там прислуга живет!

В это мгновение случилось неожиданное; Непонятно, каким образом оттеснив плечиком в сторону дородную Антонину Дмитриевну, на лестничную клетку проскользнула эта самая прислуга бабка Степанида. Приветливо сказала: «С приездом, Ванюша. Пошли, дитятко, домой». Оправив на голове платок, обняла Ванюшу и, даже не оглянувшись на Антонину Дмитриевну, повела его с лестницы.

Так они и зажили вдвоем, Ванюша и Степанида. «Комната тесная, но, глядишь, дом на слом пойдет, тогда новую получим и заживем», — утешала его старушка.

После восьмого класса Ванюшка поступил в ПТУ. Окончил, на завод пошел работать… Подал документы на вечернее отделение института. Стал инженером. И все это время рядом с ним, любя, поддерживая и обихаживая его, находилась золотая женщина Степанида.

После того как она умерла, он вдруг обнаружил, что одинок на земле. Пока старуха была жива, он и не подозревал, что она занимает такое место в его бренном существовании. Забота ее была невидная, ненавязчивая: сходит в магазин, сварганит на плите в общей кухне нехитрое блюдо, что-то простирнет, где-то зашьет. В отличие от своих товарок-пенсионерок, целыми днями перемалывавших языками домашние новости вперемешку с новостями, почерпнутыми по телевидению, Степанида была молчаливой. Спросит: «Ты здоров, Ваня? Ну и слава богу». После ее смерти вокруг Ивана образовалась такая пустота, что казалось просто невозможно чем-то ее заполнить. И он стал попивать.

Однажды, в подпитии, вспомнил о последней просьбе Степаниды.

В свое время старушка привезла из деревни икону, старую, почерневшую от времени и копоти, на которой едва-едва проступало изображение богоматери. Повесила в углу своей комнатенки на даче. Как-то туда заглянул генерал (тогда он еще был жив), заметил икону, выбежал, вернулся с лупой. Взгромоздился на табурет, стал внимательно разглядывать тусклое изображение на доске.

— Откуда это у вас, Степанида?

— Из деревни. Еще моей матушке служила…

— Вот как, ну-ну…

Генерал удалился, но вместо него появилась Антонина Дмитриевна. Не спрашивая у Степаниды разрешения, решительно сняла икону со стены, сказала:

— Вот что… Икона будет находиться в московской квартире. Там сохраннее. Зимой ты с нами живешь —