Врата тайны - Ахмет Умит

Я сказала то, что услышала вчера от матери:

– Его принесли в корзинке.

– Его оставили в корзинке, – подтвердил старик, – в корзинку же положили Моисея, перед тем как пустить ее плыть по Нилу.

– А не известно, кто его оставил? Семья потом не появлялась?

В глазах старика заиграл таинственный огонек.

– Ветер… – прошептал он, – твоего отца принес сюда ветер. Как Нил принес Моисея во дворец фараона, так и ветер принес Пойраза в обитель.

В его голосе звучала такая любовь, такое восхищение, что я не сильно удивилась бы, если бы он объявил отца пророком.

– Перестаньте, Иззет-бей, – последовало мое вежливое возражение, – у отца наверняка была семья.

Иззет-эфенди вдруг посерьезнел и правой рукой ткнул в здание за нами:

– Семья твоего отца – вот эта обитель. Я его младший брат. Он родился здесь, вырос и жил.

Я многозначительно добавила:

– …и отсюда он ушел.

Глаза старика потухли. Я даже обрадовалась, что смогла его задеть, и продолжила:

– Более того, ради англичанки, ради любви из мира материального.

Он покачал головой и повторил вслед за мной:

– Ради любви из мира материального.

Иззет-эфенди задумчиво смотрел на цветы. Он сидел так отрешенно, что ни я, ни Меннан не решались издать ни звука. Наконец он поднял голову, посмотрел направо и сказал:

– Мы стояли под этим деревом. Был точно такой же весенний вечер. В тот день Пойраз поговорил с Хикметом-эфенди, просил у своего шейха разрешения жениться на твоей матери. Она тогда во второй раз приехала в город, спустя три месяца после их первой встречи. Три месяца назад они влюбились друг в друга. Ветер, поднимавший полы теннуре Пойраза во время сема, принес на своих крыльях и любовь к твоей матери. Три месяца спустя она вновь вернулась в Конью, чтобы забрать с собой его. Сьюзан действительно его любила, а Пойраз действительно любил ее. Тем не менее у твоей матери был свой путь, а у Пойраза свой. У них было разное воспитание, разные характеры, разные взгляды на мир. Но на какое-то время они полюбили друг друга.

Меня сильно задело, что старик назвал любовь моих родителей временной. Хотя мне было очень интересно его слушать, я все же не выдержала и перебила:

– Откуда вы знаете, что они полюбили друг друга только на время? Я ничего не знаю про отца, но мать до сих пор в него влюблена.

Он понимающе покачал седой головой:

– Она же просто тоскует. Любовь к человеку смертна, как смертно человеческое тело. Бессмертная любовь требует бессмертного объекта. Для бессмертной любви нужна сущность, которой ты никогда не сможешь обладать, которую никогда не сможешь понять, которой никогда не насытишься, с которой никогда не встретишься, которую никогда не сможешь оставить…

Никто никогда при мне не говорил так о религии, я уже хотела вступить в спор, как в разговор вмешался Меннан, опьяневший от речей Иззет-эфенди:

– То есть то, что мы чувствуем к Всевышнему, нельзя назвать любовью? Я имею в виду божественной любовью…

– Божественная любовь… – без особой радости повторил вслед за ним старик и повернулся ко мне: – Твой отец смешал, перепутал божественную любовь с любовью рабской. Вероятно, поэтому он и отправился просить разрешения у Хикмета-эфенди. Вероятно, он хотел сказать ему: «Во мне сердце смешалось с душой. Я принимаю желания сердца за желания души, помоги мне с этим справиться, о мой пир». Но, как я говорил прежде, каждый сам должен до конца пройти свой путь. Хикмет-эфенди верил, что не вправе менять русло, по которому течет судьба Пойраза. Поэтому и позволил ему уехать в Лондон.

Казалось, Иззет-эфенди не одобрял этого решения своего шейха.

– Но почему? – он вдруг вышел из состояния задумчивости. – Было ли это ошибкой? К чему я все это… Меня это решение никак не касалось. Никто не вправе вмешиваться в отношения между мюридом и мюршидом. Досточтимый Мевляна говорил, что мюршид – это дверь между мюридом и Аллахом. Конечно, Хикмет-эфенди был гораздо умнее нас. Но в принятом решении твой отец сомневался гораздо больше него.

– Откуда вы знаете? – вновь заговорила я. – Если бы он не был уверен, то разве бы уехал вслед за иностранкой в чужую страну?

– Уехал бы, дочка, – он смиренно прикрыл глаза, – потому что та любовь, которую мы чувствуем к другому человеку, есть подобие любви, которую мы чувствуем к Богу. Они так похожи друг на друга, что от земной любви человек даже может на время потерять свой рассудок. Так и случилось с твоим отцом. И нет, это не мои слова, так свои чувства описал твой отец сам… Мы стояли под этой чинарой, и он в расстройстве произнес: «Мой разум замутнен, сердце и душа тоже не в порядке. Что я творю, Иззет? Моя низменная природа заставляет меня покинуть обитель, расстаться с моим шейхом. Что я делаю? Я же пренебрегаю любовью божественной ради любви людской». Он был так расстроен, что я сказал ему слова, в которые не верил сам: «Не думай так…» На самом деле мне хотелось, чтобы он думал именно так. «Ты только на первых ступенях лестницы, – продолжил я. – Чтобы достичь любви божественной, тебе нужно познать любовь мирскую. Чтобы справиться с великой любовью, тебе надо сначала обуздать малую. Но как ты узнаешь ее, не прожив сам?» Он с любовью посмотрел на меня: «Неужели ты думаешь, что я не думал об этом? Что я не задавал себе похожие вопросы? И они снова будут крутиться в моей голове, когда через два дня я полечу в Лондон. С другой стороны, я же действительно люблю Сьюзан. Иногда я думаю так же, как ты и сказал мне, что Аллах просто дает мне подготовиться к великой любви. Разве не говорил досточтимый Мевляна, что в одной капле скрыто целое море, но при этом море тоже состоит из капель? Я задаю себе вопрос, можем ли мы через любовь людскую постичь любовь божественную. А потом понимаю, что источник всех моих мыслей – только отчаяние. Отчаяние маленького дервиша, который, сгорая от тоски по истинной любви, отдает себя любви малой». Его слова меня тронули. «Не печалься, – сказал я, обняв его за плечи, – путь продолжается. Твой поиск не кончился, смысл не потерян. Путь – это смысл. Пока ты в пути, смысл существует». Он кисло улыбнулся: «Ты истинный друг, но слова твои истины не отражают. Не в каждом пути есть смысл, смысл есть только в том пути, что ведет нас к истине. Я сомневаюсь, что смогу