Черная рука - Стефан Толти

ирландец писал: «Невозможно было пройти и двух городских кварталов, чтобы не наткнуться на человека в синей форме по имени О’Брайен, Салливан, Бёрнс, О’Рейли, Мерфи или Макдермотт… По большому счету желанием отца сделать из меня полицейского руководила его ирландская кровь – еще с тех пор, когда я лежал в колыбели».

Даже с таким наставником, как Дубинщик Уильямс, Петрозино оставался аутсайдером. Дежурные пункты полиции, где ему частенько приходилось ночевать в ту первую зиму, а его форма, нагреваемая топящейся в центре комнаты пузатой печкой, исходила паром на подвешенной к стене веревке, были довольно прохладны для любого сына Италии, тем более что ирландские копы поглядывали на него с отвращением или плохо скрываемой ненавистью. Некоторые отказывались с ним общаться, а если и заговаривали, то называли в лицо «гвинеей». «Со всех сторон в департаменте он сталкивался с неприятием, – писал журналист об этом периоде в жизни Петрозино. – Молча и с достоинством он выдерживал насмешки, пренебрежительные обращения и оскорбления, которыми его осыпа́ли представители разных национальностей»[88]. Поскольку интенсивность итальянской иммиграции увеличивалась год от года, а на улицах по-прежнему царили предрассудки, то от любого вновь прибывшего, желающего «стать кем-то», требовалось в первую очередь покорное молчание. Но, как вскоре узнал Петрозино, это была далеко не полная цена, которую ему предстояло заплатить.

2

Ловец человеков

В начале 1895 года Тедди Рузвельт, не знавший, чем себя занять после того, как жена запретила ему баллотироваться на пост мэра Нью-Йорка, засел в своем поместье Сагамор-Хилл[89] на северном побережье Лонг-Айленда, в сорока километрах от Манхэттена. Он пребывал в подавленном, раздражительном настроении, чувствуя, что упустил свой «единственный золотой шанс, который никогда больше не повторится»[90]. Однажды от нечего делать он открыл альбом социального реформатора Якоба Рииса[91]. Фотографический труд «Как живут другие: исследования в многоквартирных домах Нью-Йорка» демонстрировал отчаяние, произрастающее в тени нового Манхэттена. Дикая бедность, безысходность и алкоголизм – вот главные темы творчества Рииса. Применяя новую технологию фотосъемки со вспышкой, он делал в многоквартирных домах на Малберри-стрит и в других районах нижнего Манхэттена снимки, например, босоногих детей, спящих на сливных решетках, или мужчин и женщин, теснящихся в крошечных комнатках подобно чумазым кроликам в клетках.

Фотографии шокировали Рузвельта, как и многих других представителей высшего общества Нью-Йорка, которые редко ступали ниже 14-й улицы – границы между энергично модернизирующимся Нью-Йорком и миром иммигрантов. Тедди немедленно перешел к активным действиям. «Ни один человек ни разу не помогал мне так, как он, – вспоминал Риис. – На следующие два года мы стали братьями по Малберри-стрит»[92]. Рузвельт стал главой Совета комиссаров полиции Нью-Йорка и с головой ушел в реформирование нью-йоркского полицейского департамента, печально известного своей коррумпированностью. «О воспой, небесная муза, горькое уныние наших полисменов, – злорадствовала газета New York World, флагман газетной империи Джозефа Пулитцера[93]. – У нас теперь есть настоящий комиссар полиции. И имя его – Теодор Рузвельт… Его чрезвычайно белые зубы почти так же велики, как у жеребенка. Они как бы говорят: „Скажи правду своему комиссару, или он откусит тебе голову!“»[94] Рузвельт набирал полицейских на основании способностей, а не партийной принадлежности, установил в полицейских участках телефоны, назначил проверки огнестрельного оружия и ежегодные медицинские осмотры, а также самолично ходил от участка к участку, желая убедиться, что его подчиненные серьезно относятся к своим обязанностям. Плохих детективов переводили на другие должности и даже увольняли. Открылись вакансии, и Рузвельт, понимая, что иммигрантские колонии нуждаются в охране порядка, приступил к поискам подходящего для такой службы итальянца. И вот Джозеф Петрозино 20 июля 1895 года, спустя каких-то двенадцать лет работы в полиции, стал первым в стране детективом-сержантом итальянского происхождения.

Встреча с Теодором Рузвельтом была равносильна хлопку по плечу рукой принца крови. Двое мужчин, столь похожих в своем бульдожьем упорстве, стали в некотором роде друзьями. «Он не знал, что такое страх»[95], – скажет позже Рузвельт о Петрозино словами, которые могли бы описать и его собственный характер. Со своей стороны, Петрозино быстро смекнул, насколько важную роль для карьеры может сыграть наличие такого покровителя, как Рузвельт. Новоиспеченный сержант принялся расхваливать комиссара перед журналистами и коллегами-копами при каждом удобном случае.

В должности детектива Петрозино развернулся по полной. Казалось, он почти не спал. Он вводил разнообразные новшества. Например, вовсю использовал маскировку, над чем другие детективы только посмеивались. Поговаривали, что гардеробная его холостяцкой квартиры превратилась в нечто вроде гримерки Метрополитен-оперы. Впечатляющий набор костюмов[96] мог превратить его в любую из дюжины личностей: чернорабочего, бандита, ортодоксального еврея, слепого нищего, чиновника из Управления здравоохранения, католического священника. Войдя в квартиру самим собой, Петрозино выходил кем-то другим. Он надевал рваный комбинезон, брал в руки кирку и устраивался на уличные строительные работы, ничем не отличаясь от любого сицилийца. И возвращался в штаб-квартиру после нескольких недель скрытного расследования с руками, покрытыми мозолями, – ведь детектив не изображал чернорабочего, он им становился, – и его записная книжка полнилась новыми зацепками. Он дошел даже до воплощения в жизнь стереотипа об итальянцах – шарманщика с обезьянкой.

Молодой детектив, чье образование ограничилось шестью классами, жаждал знаний. «Одним из главных его удовольствий были споры об эстетике с интеллектуальными людьми, – писал один журналист. – Чувствительный и эмоциональный, он умел дружить и был не чужд светским развлечениям»[97]. Джо мог казаться глупым, но лишь тогда, когда это необходимо было для работы. Он научился подражать повадкам grignono – новичка, впервые сошедшего с парохода из Генуи. Эта роль особенно хорошо удавалась Петрозино. «Он мастер в искусстве изображать робкую наивность, – сказал один итальянский писатель. – Но не один грабитель и убийца на собственном опыте убедились, до чего скор его ум и как ловки руки»[98]. Этот комментарий в некотором смысле апеллировал к невысокому уважению, питаемому большинством американцев к итальянцам: что может быть лучше и надежнее, чем сделаться невидимкой, спрятаться под маской тупого макаронника? Многие ирландские полицейские проходили мимо переодетого детектива, не замечая его.

Талант Петрозино засиял. Вместо того чтобы вести картотеки, как это было принято среди детективов, он носил все свои дела «в шляпе»[99], то есть помнил каждую деталь, включая имена тысяч итальянских преступников, их портреты, антропометрические данные, регионы происхождения, привычки и преступления, в которых они подозревались. Как-то вечером он поднимался по лестнице многоквартирного дома номер 2428 на Первой авеню, чтобы повидаться с жившими на верхнем этаже друзьями. Проходя мимо открытой двери одной из квартир, Петрозино увидел