Рассказы - Роберт Альберт Блох

Я долго сидел, размышляя обо всем этом. И чем больше думал, тем более паршиво себя чувствовал. Ведь к такому сумасброду не подступишься. Такие люди подозрительны, у них мания преследования и все такое прочее. Они не верят незнакомым и не заводят друзей.

Но и это не вяжется с тем, что я знаю о Маринере. Я плачу за номер сорок долларов в сутки. А он, хоть и скупится на чаевые, отваливает за свой не меньше сотни. К тому же за последние несколько месяцев он переехал из Сан-Франциско в Кливленд, потом — в Бостон, после — в Чикаго, а такие поездки влетают в копеечку. Будь он один из тех чудаков, он не стал бы тратить лишнего доллара, если бы даже загребал миллионы. Нет, он не из тех, кто окапывается где-нибудь в трущобах и ест сухой хлеб. Он ест креветки.

Значит, Маринер по какой-то другой причине не вылезает из-под одеял. И тут я подумал: а что, если он марионетка, подставное лицо какого-нибудь синдиката?

Это уже больше походило на истину. Да, в этом случае можно многое объяснить. Включая и то, почему он торчит у себя в номере. Наверное, сведения или распоряжения он получает по телефону. Ему заранее известно, что произойдет на бирже, если только он не узнаёт об этом во сне.

И мне ужасно захотелось пробраться к нему в номер и понаблюдать, что он там делает: может быть, курит гашиш или занимается спиритизмом?

Но шутки в сторону. Я подумал, что самым разумным было бы повидать завтра утром телефонистку и договориться, чтобы она следила за звонками к нему и от него и шепнула мне словечко.

Я посмотрел на часы. Почти десять, и никакого сдвига. Я устал. Не лучше ли поспать? Решу завтра утром, что делать дальше. Я поднялся, чтобы закрыть дверь.

Тут открылась его дверь, и он вышел.

Стоило мне взглянуть на него, как я понял, что это Маринер. Средних лет, среднего роста, темноволосый; на нем был гладкий синий костюм и белая сорочка, а лицо над воротником забывалось уже в ту минуту, пока на него смотришь.

За свою жизнь я видел, наверное, десятки тысяч таких лиц — стиснутых в лифтах, запрудивших поезда подземки, фланирующих по улицам. Однако, когда я смотрел на них, я не волновался, а тут сердце мое бешено заколотилось. Как-никак это лицо стоит пять миллионов долларов! Лон Маринер — человек, который знает наперед, где пахнет золотом.

Потом я смотрел ему в спину. Он проверял, заперта ли дверь. Может, в номере у него куча банкнот? А что, если подобрать ключи к двери? Нет, это слишком опасно. Вернее будет подобрать ключи к нему.

Пока он шел к лифту, я надевал пальто. Я полагал, что успею вскочить за ним следом, но не успел. Лифт остановился прежде, чем я вышел из комнаты. Маринер уже спускался.

Я выругался и побежал вниз по лестнице. Я выбежал в холл, но лифт уже поднимался, Маринера не было.

Как быть? Ждать, пока лифт спустится, и спросить лифтера, не заметил ли он, в какую сторону направился мужчина в синем костюме? А может, выйти на улицу — вдруг я его нагоню?

Я принял решение. Я двинулся через холл, сдерживая шаг, чтоб не бежать. И когда проходил мимо двери в коктейльный зал, что-то привлекло мой взгляд. Спина синего костюма.

Я остановился.

Маринер сидел в баре в полном одиночестве, у самого конца стойки.

Когда я вошел, пот катился с меня градом. Я сел на табурет футах в двадцати от Маринера; между мной и им не было никого. Если не считать парочки в кабине, бар был пуст.

Бармен, упитанный субъект с усиками, наливал Маринеру коньяк. Бармен подошел ко мне.

Я заказал пиво и повернулся на табурете, чтобы удобно было наблюдать за Маринером.

Конечно, дежурный был прав. Лон Маринер — человек «на вид обыкновенный». Его одежда из магазина готового платья ни о чем не говорила, ничего не подсказывало и его стандартное лицо. Человек из кинозала.

Чем больше я изучал его, тем неувереннее себя чувствовал. Мне казалось, что, если удастся хорошенько его разглядеть, я составлю о нем мнение и найду к нему подход. И вот он сидит: чурбан в синем костюме на высоком табурете. Вряд ли он испытывает удовольствие от коньяка. Он не слушает радио, ни разу не оглянулся, не посмотрел, ни на бармена, ни на меня. Безжизненный, как манекен в витрине магазина, с той разницей, что не был красив.

Вдруг Маринер подал знак бармену. А когда тот принес бутылку и наполнил бокал, он опрокинул в рот содержимое и велел налить еще. Заплатив, он что-то промямлил, и бармен оставил бутылку перед ним на стойке.

И вот, глядя на бутылку, на то, как он сидел — скованный, весь застывший, — я начал что-то понимать.

Он такой застывший потому, что боится. Я узнал симптомы. Он чего-то до смерти боится, боится даже больше, чем кажется. Так он сидел и пил.

Теперь у меня был к нему ключ. Я ждал, пока он налил себе и выпил четвертый бокал. Потом я огляделся и, убедившись, что бар по-прежнему пуст, соскользнул с табурета. Я прошел вдоль стойки и остановился возле него. Он увидел меня в зеркале, и я заметил, как сжались его пальцы, державшие бокал.

— Мистер Маринер, — сказал я. — Я вас разыскивал.

Он мог повернуться и швырнуть в меня бокал, мог побледнеть, начать задыхаться, упасть в обморок, мало ли что еще могло с ним случиться. Ничего такого не произошло. И все же я был потрясен.

Он не шелохнулся.

Если до этого он был застывший, то теперь был мертв. Он окоченел. Весь, с головы до ног, как бывает при rigos mortis. Казалось, он перестал дышать, совсем не дышал.

— Хочу поговорить с вами, мистер Маринер, — тихо сказал я.

Он не повернул головы, его губы не шевелились. Но он издал звук, потом едва уловимые слова:

— Вы ошиблись. Я не Маринер.

Я пожал плечами.

— Конечно. Но этим именем вы расписались в регистрационной книге отеля. Под этим именем вы вели свои биржевые дела. Уж я-то знаю!

Он плеснул себе еще в бокал. Именно плеснул, а не налил. Я наблюдал, как он дрожащей рукой поднес его к губам и выпил.

Потом он прошептал:

— Как вы меня нашли?

— Не все ли равно? — сказал я. — Я уже