Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

на полпути к двери, когда из гостиной доносится детский плач, сначала тихий и приглушенный, но быстро становящийся все более настойчивым. Мы останавливаемся у двери гаража и прислушиваемся. На лице у Клары собираются тревожные морщинки.

– Не волнуйся, – говорю я, кладя ладонь ей на плечо. – Я уже был отцом новорожденного младенца. Для меня это не в новинку, я уже все это раньше проходил. Он не мог еще проголодаться – скорее капризничает, ему одиноко, его мучают газы.

Говорю Кларе, что все будет в порядке, но она все равно не успокаивается.

– Он не мог еще проголодаться, – уверяю я ее. – Просто не мог. Я буду его укачивать. Я его успокою. Все будет хорошо.

Но к этому времени Феликс уже орет вовсю, и по глазам Клары я вижу, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Я нужна ему, – нервно говорит она, в то время как личико Мейси, стоящей рядом с ней, краснеет, дело идет к истерике – она уверена, что, если Феликс так и будет плакать, она не сможет пойти на балет. Ее глаза умоляюще смотрят на меня, и я едва ли не на автомате наклоняюсь к Кларе и шепчу:

– Оставайся. Давай я съезжу.

И Клара, и Мейси одновременно поворачиваются ко мне.

– Правда?

Я никогда еще не был в балетном классе Мейси. Никогда еще не видел четырехлетнего Феликса, от которого Мейси без ума; никогда не видел других мам, беседы с которыми Клара считает целебными, помогающими преодолеть монотонность материнства. И никогда еще не любовался мисс Беккой, так что говорю им, что да, правда.

Мы прощаемся с Кларой, которая спешит заняться Феликсом, и, когда она уходит, я слышу ее слова: «Всё в порядке, Феликс, мама уже идет, мама уже здесь!»

Взявшись с Мейси за руки, выходим на улицу. Я уже решил поехать на балет на машине Клары, поскольку та припаркована в самом начале подъездной дорожки и загораживает выезд. Правда, стоит она прямо на жарком летнем солнце, так что внутри наверняка жарко как в духовке – градусов восемьдесят-девяносто.

– Пойдем, Мейси, – говорю я, потянув ее за руку, когда она останавливается, чтобы сорвать одуванчик во дворе. – Нам нужно поторопиться, чтобы не опоздать на балет.

При этих словах она ускоряет шаг, высвобождается из моей хватки и устремляется впереди меня к машине – дергает за ручку запертой дверцы, пока я перебираю ключи, чтобы впустить ее. Но это ключи от машины Клары, так что найти нужный не так просто, как кажется.

– Ну давай уже, пап! – нетерпеливо кричит Мейси, подпрыгивая на месте, и я говорю ей, что уже иду.

Однако не прохожу и половины пути до машины, как вижу черную «бэху», медленно продвигающуюся по улице; тонированные стекла опущены, Тео смотрит куда-то в мою сторону из-под солнцезащитных очков-авиаторов. Все это происходит как в замедленной съемке. Увидев меня, он вытягивает руку, направляет на меня палец, словно дуло пистолета, взводит воображаемый курок и стреляет. Я инстинктивно вздрагиваю, а Тео смеется – этот покровительственный смех трудно расслышать на расстоянии, но я все равно это вижу. Даже Мейси это видит, когда ее взгляд блуждает от Тео ко мне и обратно, и я думаю про себя: «Господи, до чего же я его ненавижу!»

Я помню замечание Клары, сделанное несколько месяцев назад, когда мы смотрели в окно на Тео и на «Мазерати», который в то время у него был. Клара тогда сказала, что это не его машина. Она, если такое вообще возможно, ненавидит его даже больше, чем я. Тео никогда не мог позволить себе собственную «БМВ», не говоря уже о «Мазерати», но под жопой у него всегда какая-нибудь шикарная тачка, на которой он любит рассекать по городу, якобы она его собственная, и он тешится ею, как мальчишка яркой игрушкой. Что мне сейчас хочется сделать, так это послать его на три буквы или показать ему средний палец, но рядом стоит Мейси – дергает за ручку и ждет, пока я открою дверцу, чтобы она могла забраться внутрь, – так что нельзя. На это у меня ума хватает.

Изо всех сил стараюсь не припоминать ту угрозу: «Я нахер убью тебя, Солберг!» Отворачиваюсь от его издевательского взгляда и говорю Мейси: «Секундочку», все еще перебирая ключи, но не успеваю сделать и двух шагов, как вижу, как «бэха» резко сворачивает в сторону нашей подъездной дорожки, а ее капот нацелен прямо на Мейси. Как будто ныряет к ней, повинуясь короткому рывку руля. Все происходит так быстро, что когда Мейси видит налетающую на нее машину, ее худые ножки подламываются в коленках и она падает на землю лицом вниз, закрыв голову руками. Двигатель резко взревывает – громкий, враждебный звук. К этому моменту я уже бегу туда, и все заканчивается так же быстро, как и началось. Тео опять коротко дергает рулем, чтобы машина проскочила менее чем в трех футах от того места, где лежит Мейси, и на сей раз я слышу его смех из окна, когда он кричит мне:

– Видал? Видал, Солберг? Каково это – самому вот так влипнуть для разнообразия?

– Почему бы тебе не выбрать кого-нибудь своего размера? – злобно отзываюсь я, буркнув себе под нос кое-что нехорошее – так, чтобы Мейси этого не услышала, – но Тео так или иначе слышит. Или, наверное, не столько слышит это слово, сколько видит, как оно слетает с моих губ.

– Что ты сказал? – вопрошает он. – Как ты, сука, меня назвал?

Но я уже почти не обращаю на него внимания, потому что спешу поднять Мейси с горячего асфальта. Заключаю ее дрожащее тельце в объятия, в то время как Тео резко дает по тормозам и машина полностью останавливается. Поставив селектор на «парк», он вылезает из-за руля, возвышаясь над Мейси и мной на подъездной дорожке. Мейси прижимается ко мне, словно детеныш шимпанзе, впившись кончиками пальцев мне в кожу, и признается: «Мне страшно, папочка!» – и хотя сам я не признаюсь ей в этом, какая-то часть меня тоже напугана. Тео угрожающе прищуривается.

– Я не сука, – говорит он, когда я сажаю Мейси в машину и поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему в глаза. Только в итоге смотрю ему не в глаза, поскольку Тео на добрых три дюйма выше меня и фунтов на пятьдесят потяжелее.

Позади себя слышу, как Мейси испуганно вскрикивает, и, прежде чем я успеваю сказать ей, что всё хорошо, что всё в порядке, Тео прижимает меня к машине и говорит:

– Это ты