Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Они не изменились с тех пор. Он часами их рассматривал, гуляя возле башни.

Гляди-ка, Окорок шествует… На прогулку выполз…

Он знал, как его за спиной зовут в городе. И это он тоже презирал – и кличку, и городских недоносков. Его упрекали в том, что он и его семья – не нищеброды, как остальные, что они сумели хоть что-то сделать полезное, организовали ферму по выращиванию свиней, чтобы кормить этот сучий Горьевск колбасой и сосисками. Они – горожане – смеялись и упрекали его за то, что он кормил их свежим мясом по сходной цене! Где, в каком месте еще такое возможно – весь этот дикий абсурд, вся эта нищая жлобская зависть!

Но и это тоже отошло на второй план. Его обида на город, его малую родину.

Болезнь учит многое отсекать от себя как уже малосущественное и неважное.

Важной оставалась теперь для Репликантова одна вещь на свете. Он хотел, чтобы его желание – одно-единственное желание – исполнилось. Он искал способ сделать это.

И пока это не представлялось возможным. Он никак не мог найти то, что искал. И фабричные чертежи не помогали.

Не могли помочь и старые конторские книги – это была малая часть фабричного архива, как-то ухитрившаяся не кануть в небытие. Среди расходных и бухгалтерских книг, исписанных приказчиками фабрики, Репликантов нашел распадающуюся на части тетрадь в переплете из телячьей кожи, всю исчерканную чернилами, заполненную колонками цифр – по годам. Он был уверен, что это личная расходная книга старого купца Шубникова. Возможно, он вел ее там, в Доме у реки, когда сидел в помещении своей несгораемой кассы за конторкой и наблюдал в зарешеченное окно, как строятся фабрика и башня.

Среди корявых пометок и бухгалтерии на страницах, относящихся к 1858 году, имелись разводы – словно какие-то записи пострадали от влаги, а может, их намеренно так размазали – замазали. Но среди всей этой неразберихи, синих чернильных разводов и пятен внимательный судья Репликантов, вооружившись лупой и сильными очками, сумел разобрать одну фразу.

«Не подходит. Больной…»

Это было выведено дрожащим неуверенным почерком на полях.

И судья Репликантов не имел сомнений в том, что автор записи – сам старый Шубников, их отец…

Глава 13

Дом с башнями

11 апреля 1903 года. Вечер

Жизнь инженеру Найденову спасли – Игорь Бахметьев сам, лично, вместе с управляющим Иосифом Пенном отвез его в больницу, к хирургу. Кучер Петруша так гнал всю дорогу, что едва не опрокинул шарабан. Инженер потерял много крови и, возможно, навсегда утратил способность говорить. Но Елена Мрозовская ожидала худшего, и поэтому новость о том, что инженеру сделали срочную операцию под хлороформом на гортани, ободрила ее.

Она не хотела знать, что происходило в Доме у реки после того, как Аглаю привязали к креслу. Управляющий фон Иствуд сразу перевез ее в Дом с башнями – так в Горьевске называли фамильный особняк Шубниковых. Памятное для Елены Мрозовской место. Слишком памятное. Она со страхом переступала порог и этого дома. Она хотела одного: чтобы в данный момент Игорь Бахметьев находился рядом. Но из больницы он сразу уехал на фабрику. А она все ждала его, ждала. Она осмотрела свой фотоаппарат Мите. От удара об пол разбился объектив. К счастью, остальное осталось цело. И можно было извлечь стеклянные пластины-негативы и делать фотографии, чем она и занялась – в одиночестве, в полной темноте, в душной комнате с закрытым ставнями окном, в башне, где была для нее уже оборудована незамысловатая фотолаборатория. Все необходимое фон Иствуд перечислил – указывая на полки с реактивами и химикатами.

Мрозовская работала до самого вечера, прислушиваясь к царившей в Доме с башнями заполошной суете. В особняке сохранилась старая прислуга Шубниковых, которая многое знала и многое помнила из того, что стряслось здесь полтора года назад, да и раньше. Но все хранили молчание, у всех был запуганный вид. Фон Иствуд в отсутствие Бахметьева отправил в Дом у реки здоровенного лакея на подмогу сиделкам.

В шесть часов вечера в дверь фотолаборатории робко поскреблась горничная, спросила: «Подавать ли обед, мадам?» От еды Мрозовская отказалась. Тошно было подумать о еде после того, что стряслось утром. Да и эти стены… этот особняк…

Она ощущала, как дрожат руки, когда возилась с химикатами, чувствовала, как дрожат колени. Как она замирает от малейшего шороха, от дуновения сквозняка, от скрипа паркета.

Оставив фотоснимки сохнуть, она заперла импровизированную фотолабораторию на ключ. И пошла по анфиладе комнат, присматриваясь к тому, что изменилось в особняке Шубниковых с тех пор, как она в страхе и ужасе покинула его.

Многое изменилось. В некоторых залах почти не осталось мебели. В других кресла и диваны укутали белыми чехлами, и холщовые чехлы обтягивали дорогие хрустальные люстры. Со стен исчезли картины. Нет, Игорь Бахметьев, в чьем ведении как главного опекуна теперь находился особняк, не распродавал имущество и антиквариат Шубниковых – все ценное паковалось в ящики со стружкой и складывалось во флигеле, соединенном с главным зданием великолепной застекленной галереей, где все еще располагался зимний сад. Произведения искусства решено было переправить в музей, который планировали учредить и подарить городу еще старый Шубников и отец Игоря – тогдашний городничий. Игорь Бахметьев просто выполнял их посмертную волю – выкупил для музея прекрасный дом, настоящий дворец.

Елена Мрозовская видела его из окна гостиной. В будущем музее начали ремонт, но потом, из-за трагических событий, все остановилось. Елена Мрозовская разглядывала из окна двор музея, заваленный кирпичами и корытами с засохшей известью.

Игорю предстоит здесь много работы. Но он упрямый, он доведет все до конца…

Если останется жив…

Эта мысль поразила как молния. Елена Мрозовская не знала, почему подумала об этом. Она ощутила знакомые холод и страх. Отвернулась от темного окна и медленно прошла в соседний музыкальный салон.

Здесь все как тогда… И пианино… Сейчас крышка его закрыта.

Но она знает: это французское фортепьяно и клавиши его отделаны пожелтевшей слоновой костью. У музыкального инструмента есть секрет.

Они ей о нем не говорили… Сестры Шубниковы… Прасковья и Аглая…

Она как во сне приблизилась к фортепьяно и коснулась его черной крышки. Свечи в бронзовых подсвечниках, вделанных в стенку инструмента, давно оплыли. Звук был всегда немного расстроенным, потому что они… они постоянно на нем бренчали.

И пели дуэтом.

У Прасковьи – старшей – голос фальшивил, Аглая пела