Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

сыщиков собрала благодаря догадке Гриши богатый улов, в числе которого была целая тетрадь, помеченная буквой «Н», правда, лишенная обложки и чрезвычайно тонкая, тоньше ученической, но дающая начало всему дневнику и исписанная чернилами.

Они тихо спустились в столовую, где стоял длинный обеденный стол. Гриша снес фотоаппарат и уже устанавливал его на штатив для съемки страниц.

– Отберем те, которые совсем ветхи. – Арсений пристраивал записи у объектива. Но страницы долго пролежали согнутыми, скрученными в свитки, и не хотели располагаться ровно. Больше всех пострадала та часть дневника, листы которой были сшиты, но чернила еще держались. А вот грифельные записи осыпались и истирались от каждого прикосновения.

– Их можно отутюжить, – сказала Даша.

– Нет, тогда грифель сотрется совсем, – тотчас возразила Соня. – Нужно раздобыть два стекла. Расположить листы между двумя стеклами.

– Данилов, вы не против, если я выну из оконной рамы в той комнате, где стоит рояль, пару стекол? – и, не дожидаясь разрешения, Арсений исчез за дверьми.

Вышло около семидесяти листов, исписанных с двух сторон. Девушки раскладывали их по порядку, следуя буквенным обозначениям, которые они решили сделать в подвале, чтобы не потерять последовательности всех записей. В левом верхнем углу Соня делала пометку карандашом – писала ту букву, которая соответствовала нацарапанной гвоздем на камне.

Они перекладывали листки осторожно, брали их кончиками пальцев, точно древние манускрипты, устлав ими почти весь стол. Арсений, тщательно их изучив, выбрал пятнадцать страниц. С осторожностью располагая их меж стекол, они отсняли кадр за кадром.

– Жаль, что нельзя сделать фотокарточку больше, – вздохнула Соня.

– У нас будут негативы, мы попробуем распечатать большие карточки. – Данилов снимал фотоаппарат с треножника. – Я слышал, что такое возможно.

Он опять был тих, краска сошла со щек. Беднягу ожидала пытка в семьдесят страниц рукописного текста откровений его порочного отца. Соня так переживала за Гришу, что совершенно позабыла о своей ревности к Даше. Четверть часа назад они рука об руку увлеченно занимались тетрадными страницами, на миг Соня перестала на нее злиться, радуясь возрожденной дружбе.

Перебравшись в гостиную, вся компания расселась на софе и мягких креслах, выбрали по жребию чтеца. Участь сия выпала Соне.

– Что ж. – Дрожащими пальцами девушка приняла рукопись, будто брала древний манускрипт. Отдавая дань памяти ее хозяину минутой молчания, она набрала воздуха в грудь и начала:

– «13 октября 1885 года. Некоторое время мне придется провести здесь, в подвале, но это ничего, напротив – весьма прелюбопытный эксперимент. Моя история полна приключений, в ней есть война, запретная любовь и даже то, что люди зовут пороком. Но я готов испытать себя заточением ради двух вещей, более всего мне дорогих. Ради войны и победы. Дай Бог продлится оно недолго. Тобин сумеет найти как помочь. Добрый, преданный Тобин, он неизменно рядом и всегда готов прийти на выручку. Его удивительный дар видеть вещи в свете истины, умение убедить любого в собственной правоте – и впрямь чудо с небес. Он – ангел справедливости, за которым я готов идти до самой смерти и за которого отдал бы жизнь не моргнув глазом. Он – олицетворение поднявшихся с колен отверженных и покинутых.

Если бы не наш дорогой друг, кто знает, смогли бы мы с Евой разорвать цепи предрассудков, устаревших устоев, смогли бы венчаться, будучи братом и сестрой, родились бы у нас наши прекрасные дети? Хоть кое-кто и уверял, что от такого брака появятся на свет уроды, подобные Квазимодо, Гуинплену или Урии Хипу, но и это оказалось неправдой. У меня два чудесных близнеца, мальчик и девочка – настоящие ангелочки. Мои мысли омрачены лишь тем, что отец так и не принял сей брак, настоял на том, чтобы уничтожить записи о нашем венчании, фотокарточки и семейные альбомы, но ему неподвластно разрушить цепи таинства, нас объединившего. Союз был заключен в церкви, он вечен и нерушим.

Второе, что меня огорчает, – он отобрал Гришу, будет растить его как собственного сына. В нашем семействе есть скелеты в шкафу. В Швейцарии умер наш старший брат, родившийся недоношенным, о смерти которого они умолчали, дабы не дать пищи молве, будто мать, родив уродца, избавилась от него, оставив в лечебнице. Гриша назван в его честь. А по новым документам теперь якобы рожденный в 1876-м. Только вот как им удастся выдать трехлетнего мальчика за девятилетнего, ума не приложу. Не понимаю, кого они хотят запутать такой дурной математикой? Или маменька решила взвалить на себя бремя воспитания еще одного инвалида, которое не вынесла, будучи молодой, но которое способна нести в старости? Уродцем мой Гриша не был, здоровый и счастливый малыш. Опять подкупят врачей, и те наградят его несуществующими болезнями. Но дай Бог они его не выкинут так, как выкинули своего первенца. Ложь будет раскрыта раньше! Ей недолго существовать. Мы вернем его. Я верю, так и будет. Аминь.

21 октября 1885 года. Здравствуй, дневник. Неделя заточения. Но я не сетую. У меня здесь есть все: кровать с целым ворохом теплых одеял, стол, книги и тетради, перья, чернила, несколько дюжин свечей. Правда, подвал оказался сыроват, и тепло из дома не желает спускаться, хотя иногда я слышу ароматы снеди, что готовят на нашей кухне, играю сам с собой в угадайку, какое блюдо снесут в мою темницу сегодня. Я пытаюсь не думать о свободе, сосредотачиваю память на лекциях, что читали в Мертоне, пытаюсь их перенести на бумагу. Что еще нужно ученому мужу? Тишина и одиночество.

29 октября. Сегодня Тобин сказал, что сумел устроить все так, будто я отправился на войну. Я сижу в подвале, а все думают – воюю в Болгарии. Это он очень умно придумал. Тобина любят, его слушают. Несмотря на то что он содействовал нашему браку, отец его уважает, спорит с ним, полемизирует, но в его тоне всегда есть пиетет.

2 ноября. Тобин стал посещать знатные дома Риги, рассказывает об этом с удивительным подъемом. Я счастлив за него, бедный библиотекарь в Англии, здесь он интересный гость вечеров у губернатора Зиновьева, моего троюродного дяди, связал крепкую дружбу с сослуживцами отца, в особенности с Пашковым.

1 декабря. Давно я ничего не писал в дневник, но стало мне уж больно тоскливо – больше месяца я здесь. Ощущаю, как беднеет моя мысль. Пустота в голове. Тобин говорит, надо ждать, когда придут вести с полей сражения в Болгарии, чтобы можно было объявить меня мертвым. Я стану призраком и обрету свободу. Мы с Евой и маленькой Эв, как зовет ее Тобин, уедем, а потом