Современный зарубежный детектив-7. Компиляция. Книги 1-19 - Ребекка Занетти

Я докопаюсь до истины, черт возьми. Между страницами всех этих книг, фотографиями и рисунками должны быть ответы.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я Монику, которая открывает и закрывает шкафчики на кухне.

– Ищу выпивку. Это место требует водки, а не шампанского. Какого хрена?!

На кухне всего четыре шкафчика, так что мини-бар Генри она обнаруживает очень быстро. Она моет покрытый слоем пыли бокал для мартини, хотя я не могу представить, чтобы Генри его купил, не то что использовал, и наливает джин и просроченный клюквенно-апельсиновый сок. Потом садится на табурет, потягивая коктейль, и снова рассматривает квартиру.

– Здесь еще остался лоразепам Генри? Я приняла бы таблетку. Как ты можешь тут жить?

Я перестаю рыться в коробке, которую взяла в руки, и смотрю на Монику. Откуда она узнала, что у Генри есть лоразепам? Это кажется странным, но, вероятно, есть простое объяснение.

– Я могла бы тебе помочь, – говорит она.

– Помочь?

– Проверить вместе с тобой коробки. Можем заказать еду с доставкой у «Джованни», а выпивки тут достаточно, так почему бы и нет. Мне только нужны какие-нибудь треники. Это же «Диор».

Она проводит руками по белым брюкам.

Я размышляю. Она не знает, что искать. Да я и сама не знаю. Уж точно не записку с признанием от убийцы, подписанную и заверенную нотариусом. Я пойму, что это то самое, когда увижу, но от помощи Моники хуже не будет. Она считает, что я просто рассортировываю все по кучкам – что отдать, а что оставить. Вообще-то, было бы даже неплохо. Какая радость заниматься этим в одиночку?

Мы заказываем сырную пиццу и смешиваем мартини, а у Моники хватает ума включить нейтральную телепередачу для фона – детективный сериал, который не вызовет у меня спонтанных рыданий, в отличие от большинства песен. Мы садимся на пол, начинаем отрывать хрустящий скотч и рыться в бесконечном хаосе. В основном там старые учебники, художественные принадлежности и холсты без рам, сложенные в аккуратные стопки, с пупырчатой пленкой между ними. Я упаковываю все это барахло обратно в те же коробки, рисую на них крестик и ставлю перед кухонным столом. Через пару часов Моника уже лежит на полу, копаясь в телефоне, да и я утомилась. Что, черт возьми, я вообще ищу?

Внимание привлекают несколько картин на другой стороне комнаты, я подхожу к ним и вытаскиваю портрет Моники.

– О, он всегда мне нравился, – говорю я, касаясь шершавой поверхности и вспоминая, как Генри рисовал Монику на вечеринке у озера, где было еще несколько пар, знакомых нам по церкви.

– Бог ты мой! Только глянь, какая я была жирная. Как будто проглотила рождественского гуся.

– Ты была беременна.

– И тем не менее.

На портрете она в голубом сарафане, улыбается, положив руку на живот, и смотрит на сверкающую воду.

– А мне нравится, – говорю я, садясь на краешек дивана, и вскрываю несколько больших коробок.

Ничего, кроме тряпья и кистей.

– Это тебе надо сохранить, его любимые, – говорит Моника, протягивая мне стопку старых грампластинок.

Я беру их и просматриваю. Нэт Кинг Коул, Дин Мартин, Гленн Миллер. От ее слов мои щеки становятся горячими и красными. Если бы это были его любимые песни, я бы это знала. А ей откуда знать? Генри ставил их только на званых ужинах, потому что так выглядел утонченным ценителем. Как это понимать?

– В особенности Дин Мартин, верно? Генри готовил дрянную пасту и пел You’re Nobody Till Somebody Loves You в деревянную ложку вместо микрофона. – Она смеется и напевает, а потом резко останавливается. – Прости. Боже, не могу представить, как же это тяжело. Черт. Прости.

Что происходит?

Откуда она это знает? Я видела, как Генри поет Дина Мартина в деревянную ложку, когда готовит ужин, но она? Какая-то бессмыслица. Хотя, возможно, я просто теряю голову от всего происходящего и не могу вспомнить. Он мог делать так десяток раз, когда я разливала напитки для гостей на террасе. Я веду себя нелепо. Начинаю бредить. Надо взять себя в руки.

– Это… Да, надо их сохранить.

Я кладу пластинки аккуратной стопкой на диван и отпиваю мартини. Следует сделать перерыв.

Моника рассеянно трясет над полом старую книгу в кожаном переплете (как мы делали весь день) в поисках спрятанных фотографий, а потом переворачивает ее и перелистывает несколько страниц. И тут я вижу, как ее лицо вдруг вытягивается. Она закрывает книгу и смотрит на обложку, затем снова открывает и быстро запихивает в стоящую рядом коробку.

– В чем дело? – рявкаю я.

– А что? – Моника делает чудовищную попытку притвориться, будто ничего такого не увидела. – Блин.

– И? – Я подхожу к ней, и она встает, словно хочет меня остановить. – Моника. Я серьезно. Какого хрена?

– Это… Кажется, это дневник. Если только он не писал прозу. Он… писал? Может такое быть?

– Писал стихи. Мы ведь познакомились на поэтическом семинаре в колледже, сама знаешь. А не… В чем дело?

– О боже, точно. Наверняка так и есть. Вполне логично. Забудь. Старые дрянные стихи…

Она пытается выдавить смешок, но я выхватываю книгу и несу к дивану.

Открываю ее, кладу на колени и ищу, из-за чего Моника сделала такое лицо. Через несколько секунд я вижу. В том или ином виде это на каждой странице.

– Господи!

Я прикрываю рот рукой.

– Наверняка есть какое-то объяснение, например…

– Это не поэзия, это…

Я встаю. У меня перехватывает дыхание. Лицо немеет, руки дрожат.

– Мне надо выйти, – бросаю я, хватая ключи. – Прости, я… Мне просто надо выйти отсюда.

– Конечно. Я понимаю. Я…

Моника быстро хватает сумку, бросив свои туфли и коктейль, и следует за мной. Заперев дверь, я бросаюсь бежать.

– Прости, – повторяю я и мчусь к машине, понятия не имея, куда поеду.

На краткий миг мне хочется побежать к Каллуму, не понимаю почему. Его автомобиль на месте, но свет в квартире не горит, и я решаю его не беспокоить.

Я сажусь в машину и еду куда глаза глядят, молочу по рулю кулаками и гоню по извилистым пустым дорогам, пока не понимаю, куда надо ехать.

Как он мог взвалить это на меня? Что же ты наделал, Генри?

12

Касс

– Что это значит? – на выдохе произносит Каллум, подбегая к Эдди, и опускается на колени.

Я в смятении отшатываюсь, потому что сначала мне кажется, будто Каллум обнимает Эдди или что-то в этом роде, а я ожидала совсем другой реакции. Но потом понимаю, что он делает искусственное дыхание.

Я никогда такого не видела в реальной жизни, и выглядит это очень жестко –