Современный зарубежный детектив-7. Компиляция. Книги 1-19 - Ребекка Занетти

Я хватаюсь за сердце, сажусь напротив двери и гляжу в затылок Эдди. По его бледной шее течет струйка крови. Я представляю, как входит малыш Фрэнк и видит это, и к горлу подступает рвота.

– Твою мать! – шепчу я.

– Кто такой Синатра? – одними губами спрашивает Каллум, а я лишь качаю головой.

Он пригибается в полумраке за диваном, и мы оба неподвижно застываем.

– Касс? Я согласен на филе-о-фиш, или что еще вам придет в голову. Если вы забыли, ничего страшного.

По моему лицу катятся слезы, я прижимаю руку к груди, заставляя себя молчать.

– Ну ладно, жаль. Пока, – пищит голосок, и я слышу шаги по бетонной дорожке, а когда звук пропадает, падаю на колени.

Каким-то образом рыдания сменяются оцепенением, а потом раскаленной яростью.

– Он мертв, – шепчет Каллум.

– Что?

– Эдди Бакко.

– Правда? Да пошел ты.

Я вскакиваю. Плевать мне на гипотетическую опасность, когда есть реальная. Может, Эдди и связан с бандитами, которые отрежут мне голову. Но это еще неизвестно. А если я сейчас же не вызову копов, то совершенно точно попаду в тюрьму.

Каллум вытаскивает из кучи на кофейном столике бумажник Эдди и протягивает мне.

– Я в том смысле, что Эдди Бакко умер два года назад, его убили. Тогда кто он?

13

Анна

Не могу дышать, не могу думать. Я просто еду по двухполосному пустынному шоссе, пока не наступают сумерки, и останавливаюсь в баре в соседнем городке. Мне хотелось бы поехать к родителям, но я две недели после смерти Генри провела у них в гостевой комнате в позе эмбриона и не могу заставить себя вернуться или даже сказать про это. Единственный человек, который мне нужен, – это Генри. Именно с ним мне хотелось бы об этом поговорить, но, даже если бы он был рядом, это стало бы невозможно, потому что именно он меня предал.

Я сижу в дальнем углу бара «Свалка». Здесь пахнет несвежим пивом и мочой. Несколько пьяных парней в ковбойских сапогах сидят за барной стойкой, скрючившись над своими стаканами, музыкальный автомат играет Джорджа Стрейта, конкурируя с бейсбольным матчем по телевизору. Все кругом – лишь белый шум и одиночество. Я заказываю пиво и смотрю на дневник, лежащий на облупленном столе с виниловым покрытием. И снова открываю его дрожащими руками.

Некоторое время Генри писал почти каждый день, а потом перешел на пару раз в неделю. Записи начинаются год назад – еще до того, как он устроил студию в «Платанах». Я читаю первую:

Я просто чудовище. Как я могу испытывать такие сильные чувства к кому-либо, кроме жены, моей невероятной жены? Я знаю, мне лучше отойти от нее подальше и вести себя как подобает… особенно ради Анны. Но я никогда прежде так не любил и даже не знал, что такое возможно. Звучит ужасно.

Он был поэтом и художником и всегда говорил, что вести дневник – значит уделять время себе и показывать, чего хочешь от жизни, поэтому наличие записей меня не удивило. Хотя я всегда предполагала, что он пишет о своих идеях, целях и маршрутах путешествий. Иногда он так и делал, писал о том, что мы увидим в такой-то стране, когда отправимся в путешествие. Он говорил, что и я должна вести дневник – хотя бы просто перечислять то, за что благодарна жизни, поскольку научно доказано – это способствует здоровью, счастью и так далее.

В самых смелых предположениях я не ожидала найти вот это. Мы полностью доверяли друг другу. Были лучшими друзьями. Конечно, последняя пара лет выдалась нелегкой, мы начали меняться и отдаляться друг от друга, но я была уверена, что это временно.

Продолжаю читать дальше.

Никто не может представить нас вместе. Никто не поймет. Так нельзя, я знаю, знаю, знаю. Сколько бы раз я ни рисовал ее, снова и снова, может быть, в сотый раз, я не могу насытиться. Я покрываю свою студию мазками ее тела, и тоска по ней вызывает эйфорию и боль одновременно, а потом приходит стыд. Я не имею права так поступать.

Закрываю тетрадь и заказываю двойную порцию виски. На мгновение кажется, что я заору, зарыдаю и начну вырывать страницы, но я этого не делаю. Просто цепенею. Слишком много навалилось всего сразу, и потрясение вызывает всплеск адреналина и волны тошноты. А потом возникает множество сложных вопросов.

Неужели я такая дура, что ни о чем не догадалась? И вся моя жизнь состоит из лжи? Я знаю, Генри хороший человек, но жил ли он двойной жизнью или это был просто кризис? Временное помутнение, которое я должна простить? Не пытался ли он любыми способами вырваться из лап депрессии, просто почувствовать себя лучше, ощутить, что жив? Или он на самом деле влюбился?

Заходят несколько мужчин с обветренными лицами и в грязных рабочих ботинках. Рабочий день окончен. Из музыкального автомата раскатывается песня группы REO Speedwagon… «Я больше не могу бороться с этим чувством»… Меня передергивает. Отталкиваю виски. Внезапно я решаю, что нужно сохранять ясный ум. В спиртном и жалости к себе я могу утонуть и позже, чего вполне заслуживаю. Но сейчас надо подумать.

И вопрос, на который мне нужно знать ответ, таков: почему эти гребаные «Платаны»? Генри объяснил выбор именно этого места для студии дешевизной и желанием что-то изменить на некоторое время. Не то чтобы он не мог заплатить больше. Недавно он продал пару картин, хотя, конечно, зарплата учителя – сущие гроши, а я еще не нашла работу, но у меня были неплохие сбережения, а у него – удачная выставка. За его картину «Долгая зима», портрет пожилого бездомного с щербатым лицом и тоской в глазах, на выставке заплатили двадцать пять тысяч, после этого Генри нашел свою модель и дал ему несколько тысяч.

Он и правда просто услышал, что здесь дешево? Или, может быть, ему понравилась мрачная атмосфера, а потом, как дополнительный бонус, частная студия, где можно встречаться с этой женщиной, рисовать ее и спать с ней. Или он выбрал студию из-за нее? Генри утверждал, что узнал об освободившейся квартире от Каллума. Или он познакомился с той женщиной, когда после школы пошел на барбекю у бассейна по приглашению Каллума, а потом сам все устроил?

Смутно припоминаю: в День поминовения я собиралась приехать сюда вместе с ним. Кто-то из учителей хотел поплавать в бассейне и приготовить барбекю. Не помню, почему я