Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

В глубине души Елена Мрозовская даже была этому рада. Все возвращается в свою колею. Все обыденно, все привычно.

Единственное, с чем она не могла смириться, – это с тем, что Игоря не было с ней рядом. Занятый делами, он словно забыл о ее существовании. Она в душе искала для него оправданий. И находила их – она же была умной женщиной.

Она прождала его всю ночь. Но и ночью он не пришел к ней. Дом не спал, никто не ложился – приезжие акционеры, компаньоны, подрядчики заняли все залы, все комнаты. Умом Елена Мрозовская понимала, что Игорь Бахметьев не может в такой ситуации явиться к ней и провести с ней ночь любви. Но сердцем…

Что делать с глупым сердцем?

Что делать с любовью, которая переполняет его?

Она вспоминала их прошлую ночь – всю до мельчайших подробностей. Она задыхалась от страсти. А потом перед глазами вставали страшные сцены Дома у реки, башни. И те, прежние, которые она фотографировала своим аппаратом Мите.

Она металась на кровати. Все сплеталось в единое целое.

Хотелось ли ей вот такой любви?

Было ли в этом счастье?

Утром горничная с перевязанным ухом и забинтованной головой – та самая девочка, видно, кое-как пришедшая в себя, – принесла ей кофе и завтрак.

Бахметьев не пришел. Из Москвы приехало на поезде все правление Русского Промышленного банка в полном составе. И они все вместе с ним отправились на фабрику, в цеха.

Елена Мрозовская видела это из окна. Как они садятся в пролетки под проливным апрельским дождем.

Тогда она сдвинула в сторону поднос с кофейником из саксонского фарфора, долго, очень долго смотрела на чашку… Здесь ведь отравили когда-то людей, подсыпав яд то ли в такую вот кофейную чашечку, то ли в бокал вина…

Она пошла в фотолабораторию Глафиры и там долго и скрупулезно раскладывала все негативы по порядку – и свои, и ее, все фотографии, которые она аккуратно подписала на обороте. Она намеревалась оставить их здесь, в этом доме. Они принадлежат дому, исчезнувшей, как талый снег, семье. Никакого медицинского освидетельствования теперь не будет, значит, и фотографии не нужны. Хранить их у себя она не хотела. Пусть он хранит, если хочет.

Затем она вернулась к себе, достала кофры и начала медленно укладывать свои вещи и свое оборудование.

Глава 41

Одной ногой в могиле

Судья Репликантов еле ходил. Катя поразилась перемене, которая произошла с ним за короткое время с их первой встречи на свиноферме.

Они поехали к нему домой, узнав адрес в дежурной части. Анфису Гущин взял с собой, ни малейшего возражения не выразил.

Судья жил в новом многоэтажном доме недалеко от банка – Дома с башнями. Кирпичная многоэтажка торчала посреди огромного пустыря, загроможденного коробками незаконченных строений. Здесь, видно, замыслили разбить новый современный микрорайон, но строительство остановилось.

Судья сам открыл им и молча сверлил их взглядом с порога. Небритый, худой, костистый, он посторонился, молча, давая им возможность войти в просторную четырехкомнатную квартиру – слишком большую для одного и захламленную с какой-то почти старческой остервенелостью.

– Опять вы ко мне? – произнес он хрипло. – Мальчишку повесили. А у вас, полиции, нет других дел, как разговаривать со мной.

Он дико закашлял, ухватился за косяк, его лицо посинело. И Катя вдруг испугалась, что он умрет прямо тут, перед ними, в прихожей. И мысль – странная – закралась в голову: часы пошли… желание исполнилось… А что, если пошло что-то не так там, в ритуале, который он провел, если это ОН? И вместо выздоровления он получил то, что мы сейчас видим?

Она едва не замотала головой, отбиваясь от этого бреда, словно от осы. Морок Горьевска… он все же упорно протачивал, прогрызал себе ходы из тьмы. И пусть все казалось таким диким и нелепым по сравнению с реальными событиями, но все же… это же приходило на ум!

– У нас есть сведения, что вы проявляли интерес к чертежам башни и чертежам часов, – прямо сказал Гущин.

– Проявлял, – судья сверлил его взглядом. Глаза были янтарными. – И что с того? Брал в архиве, искал сам.

– Зачем?

– Просто так. Чтобы хоть чем-то занять свой разум. У меня каждые десять дней анализы, и там все ни к черту. Если постоянно об этом думать – что там и как с кровью, с гемоглобином, – можно с ума сойти. Я хотел отвлечься, думать и размышлять хоть о чем-то другом.

– О том, как устроен часовой механизм и можно ли его запустить?

– Чертежей часового механизма в архиве нет. Они не сохранились. Можете спросить в музее. Они это подтвердят. Есть лишь рисунки циферблата и кое-какие инженерные наброски, чертежи по строительству башни. А к чему все эти вопросы, полковник?

– Три убийства в вашем городе, и все связаны с Башней с часами.

– Недотепу-фотографа вы тоже считаете связанным с башней?

– У вас с ним был конфликт. И он… Он тоже имеет отношение к этой вашей местной легенде об исполнителе желаний, о демоне семейства фабрикантов.

– А, вот оно что. Если бы спросили, вам бы об этом рассказали в первый же день. Неужели в интернете эта байка не гуляет? – Судья снова зашелся в диком кашле. – И все же, какую информацию вы получили от фотографа? Что ему было известно?

– Если все это чушь, почему это вас так интересует?

– Просто так, – судья обнажил в ухмылке желтые прокуренные зубы. – Простите, но у вас очень глупый вид сейчас у всех. И у вас, полковник, и у барышень. Наша беседа… допрос… никак не может перетечь в этакую инквизиторскую, фантастичную плоскость. Потому что вы как человек умный понимаете всю абсурдность подобной ситуации. Вы никак не можете спросить у меня то, что вертится у вас на языке: не я ли прикончил всех этих бедняг с целью вызвать демона часов и склонить его к сотрудничеству, принес ему жертвы, чтобы он исполнил мое заветное желание? Это вы хотите спросить у меня?

– Любые вопросы, помогающие установлению истины, уместны, – ответил Гущин.

– Взгляните на меня. Разве мне по силам такие подвиги? Я каждый день думаю, что не доживу до заката. Если бы я даже и хотел… Нужна же вера, полковник. Вера во весь этот бред. А у меня давно уже никакой веры ни во что нет. Я не верю. Потому что все это тщета. В реальности все очень просто: жизнь, потом смерть. Как в природе. И никакие ужасные