Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Маргарита Добролюбова тоже увидела ее. И заполошно, испуганно закричала от страха, снова позабыв все их прежние инструкции и уговоры.

– Назад, в комнату! – крикнул ей Первоцветов, уже более не скрываясь и бросаясь к противнику, намереваясь сбить его с ног и…

Он напоролся на лезвие ножа, которое полоснуло его по туловищу. Нож вспорол бы ему живот от грудины до паха, его спасло лишь то, что он в самый последний момент, ощутив острие, повернулся, отпрянул.

Нож взмыл в воздух в умелой ловкой руке и полоснул его по предплечью, рассекая мышцы. А затем капитана Первоцветова с силой ударили ногой в колено, сбивая на пол.

Грохот…

Убийца ринулся в комнату, где спряталась Маргарита Добролюбова.

Грохот… Женский визг…

– Горло перережу, сссука! Ты чего болтала?! Что не он убил твою дочь?! Где то, о чем ты говорила? Где?! Ну?! Отдай мне… Какое еще у тебя доказательство? Отттттдай… или задавлю здессссссссь… Шшшшшшшею тебе, шлюхе ссстарой, сссссломаю…

Голос, похожий на шипение змеи…

Маргарита хрипела, задыхаясь, царапая руку в кожаной перчатке, что смыкалась у нее на горле, отпихивая от себя другую руку, в которой был нож.

Первоцветов поднялся с пола. И бросился к ним. Он ударил убийцу сбоку кулаком в челюсть и отшвырнул его от Маргариты. Ударил ребром ладони в грудь. Противник отлетел к стене, но когда Первоцветов ударил его, опять выставил нож и полоснул им с силой и яростью…

Нож пропорол Первоцветову бок. Он чувствовал, как тело его заливает горячая кровь. Он нанес противнику удар кулаком в челюсть. А потом схватил его руку, выворачивая ее в болевом захвате до тех пор, пока нож…

Нож со стуком упал на пол.

Противник рванулся, чтобы достать его. Но в этот миг Первоцветов ударил его ногой в бок и снова отбросил – теперь прочь из комнаты Марго, на террасу.

Они опрокинули стол, стулья. Без ножа противник чувствовал себя не столь уверенным.

Получив еще один сокрушительный удар в челюсть, он шмякнулся на пол навзничь, стеная и выплевывая выбитые зубы. Перевернулся, встал на четвереньки, словно животное, ползком, однако быстро устремляясь к входной двери.

Первоцветов налетел на него, хватая за одежду, за брезентовую куртку, стараясь не дать ему уйти. Противник ударил его наотмашь. И удар пришелся прямо по свежей ране на боку.

На миг Первоцветов потерял сознание от дикой боли. Усилием воли вернул себе контроль и над болью, и над своим израненным телом.

Убийца был уже на пороге, еще мгновение – и он скользнет с крыльца и растворится в кромешной тьме.

И в этот миг Первоцветов настиг его.

Его удар был такой силы, что…

Когда, выбравшись из глиняной трясины, они наконец помчались на улицу Труда, Катя была готова к чему угодно, но только не к тому финалу битвы, который предстал перед ними!

Внедорожник Гущина пронесся по улице, визжа тормозами, свернул и сшиб хлипкий забор и калитку Маргариты Добролюбовой. Свет его желтых фар уперся в темный дом. И тут в круге желтого света с грохотом распахнулась, ударившись о стену, входная дверь, и из ее черного провала вылетело, словно пушечное ядро, тело, распялив руки и ноги, похожие в этот миг на крылья фантастической летучей мыши.

Оно было выброшено вон.

Ударилось спиной о крыльцо, скатилось по ступенькам.

Застыло в траве бесформенной темной массой.

Гущин, Катя, Анфиса выскочили из машины. Где-то еще очень далеко от улицы Труда выла полицейская сирена.

Бесформенная масса в грязной брезентовой одежде слабо шевелилась, подавала признаки жизни, стонала от боли.

В свете фар на крыльце дома появился капитан Первоцветов.

Он спрыгнул вниз, к своему поверженному противнику.

Полковник Гущин вытер ладонью взмокшее от пота лицо.

– Как по нотам, – снова сказал он. Потом хмыкнул: – Семь лет в банке. Финансовые схемы. Аудит… Где драться-то так научился?

Капитан Первоцветов переводил дух, прижав руку к боку.

Свет гущинского карманного фонаря уперся в лежавшего ничком на земле человека. Катя увидела брезентовую куртку, камуфляжные брюки и ботинки на толстой подошве, увидела широкие плечи, костистую руку, впившуюся в пук сухой травы.

– Ну, здравствуйте, ваша честь, – сказал Гущин, светя ему в затылок. – Давай вставай. Нянек здесь нет.

Короткие рыжеватые волосы на затылке. Катя уставилась на них. Человек в брезентовой куртке со стоном повернул голову вбок и…

– Федор Матвеевич, это не судья! Не Репликантов! – воскликнула Катя.

Гущин вздрогнул, свет его фонаря бешено заметался по лежавшей фигуре. Затем он сунул фонарь в руки Кате, подскочил к поверженному, с силой повернул его на спину.

– Свети!

– Это же Вакулин! – Катя едва не уронила фонарь, когда увидела, кто щурится на его свет.

Гущин… нет, он такого не ожидал.

Капитан Первоцветов схватил Вакулина спереди за брезентовую куртку, рванул вверх, ставя на ноги.

– Вы?!

Александр Вакулин щурился на свет.

Катя пыталась вспомнить его лицо, когда они разговаривали в последний раз, когда спрашивали его про Аглаю, про башню, про травму ноги…

Она не узнавала его сейчас. Лицо Вакулина с заплывшим глазом перекосилось от боли.

Первоцветов не отпускал его куртку, схватив за грудки, прижал спиной к капоту гущинского внедорожника.

– Две жертвы на тебе, подонок. Фотограф Нилов и он, этот мальчик… ее племянник. Ты же любил ее – все в городе это знают! Ты любил Молотову много лет! Как же ты мог его убить?!

– У меня не было выбора!

– Что?! – Капитан Первоцветов с силой шарахнул его спиной о капот. – Чего ты хотел, чего добивался?!

– Того, что давно должны были сделать вы, полиция! – заорал ему в лицо Вакулин. – Посадить его! Посадить Казанского! Это он повесил эту чокнутую девку, дочь забулдыги-проститутки! Она ходила за ним хвостом, я их видел вместе! Он повесил ее там, на башне, а вы… полиция… вы ничего не сделали, вы дали ему возможность и дальше губить нас тут всех, гнобить… гнобить меня, разорять… Ненавижу его! Он отнял у меня все, что я имел, сделал меня нищебродом! Понимаешь ты это, мент?! Он сломал мою жизнь! Я в эту фабрику, в ремонт, в реставрацию вложил все, все до копейки! Я до сих пор в долгах! Завтра придут и объявят меня банкротом, отберут ресторан, и мне останется только стать бомжом! И все это сделал Казанский – одним росчерком пера, используя то, что он здесь царь и бог, городская власть! Он отнял у меня проект всей моей жизни – фабрику! Да ты знаешь, что такое эта фабрика для Горьевска? Чем она была когда-то? Всем! Средоточием