Пешком по небу - Екатерина Юрьевна Аксенова

Каждое слово било наотмашь. И Сева отступал назад под их напором. Глаша права. Во всём права!

Нет. Не во всём. Сева вспомнил про скриншот. Нет, Мишке было на него не плевать. Это Сева точно знал.

– Хватит! – он рассердился. – Это тебе на всех плевать. Поэтому тебя никто не любит! Тебя саму от себя не тошнит?

Глаша что-то ответила, но её голос потонул в громовых раскатах звонка. Сева развернулся и убежал. Трус.

Почему, когда рядом Глаша, он не узнаёт самого себя?

«Кажется, нам с Гамлетом невероятно повезло! Со мной он забывает о том, чего у него нет. Ноги́, например. Потому что мне на это плевать! А ему всё равно, что у чайки одно крыло.

С ним я становлюсь похож на себя! А он – на себя. Может, смысл в том, чтобы найти такое существо, рядом с которым неважно, на кого ты похож – на себя или кого-то другого. Ты – это просто ты».

@odnokrylaya_chayka

Август

Фото: мокрый песок с отпечатками кроссовок, птичьих ног и собачьих лап.

Глава 12

Весеннее солнце отвратительно честное. Оно выкручивает уровень резкости так, что больно смотреть. Больше не получается закрывать глаза на окружающее убожество. Глаша ненавидела весеннее солнце.

Она наблюдала, как в воздухе плавают пылинки. Белые шторы за зиму посерели. Ободрались нелепые обои с разноцветными птицами. На диване засохло пятно. По углам скопилась пыль. Глаша ненавидела эту комнату.

Многие проблемы у людей от того, что они не умеют дышать. Живут внутри тесных комнат. Где не бывает тишины.

К чёрту тишину! Глаша нацепила наушники и врубила музыку. Взревели слоны. Заработали отбойные молотки. Но стало только хуже.

Да пошло оно всё! Снова тишина, которая не тишина. Слышно, как в бетонной утробе переваривается чья-то жизнь. Глашина жизнь.

Вон отсюда! Из этого дома, где теперь все молчат. Прочь от едкого запаха горя.

– Глаш, ты куда?

Пока Глаша возилась с ботинками, в коридоре появился отец. Майка в пятнах. Лицо бледное, щетиной зарос по самые брови. Не разглядеть, что там за человек скрывается. Может, и нет никого.

– Гулять.

– Когда вернёшься? – спросил отец и тут же осёкся: – Я просто…

Он теперь боялся ей слово лишнее сказать. А Глаша хотела, чтобы сказал! Чтобы наорал. Пригрозил ремнём. Чтобы хоть что-то сделал. Хоть как-то дал знать, что он всё ещё её любит.

Но отец только кивал и молчал. Пристыженный и сломленный. Огрызок, а не человек.

– Глаш, – отец облокотился рукой о стену. Он и раньше так делал, но совсем по-другому – будто хотел занять как можно больше места, всем показать, что имеет право тут быть. Здесь его дом. Впервые за долгое время. Но сейчас отец хватался за стену, словно боялся упасть. – Лена хочет разойтись.

– А ты?

– Я?

– Чего хочешь ты? – Глаша посмотрела на отца в упор. Нагло и зло.

Отец судорожно вздохнул, начал шарить по карманам в поисках сигарет, но пачка лежала на кухне. Отец глянул в сторону балкона и вздрогнул. Глаша тоже вздрогнула. С Мишиного кресла встала Лена. Она почти ни с кем не говорила. А на Глашу и не смотрела даже, а если смотрела, то вряд ли замечала. Будто вся её жизнь ушла глубоко внутрь, а то, что снаружи, больше не имело значения.

Лена взяла пачку и направилась в коридор.

– Держи, – она протянула сигареты.

Глаша уставилась на пачку, будто в руках у Лены осколок стекла и чем дольше она его держит, тем сильнее острые края впиваются в пальцы и ранят. Отец побледнел и замер, тоже загипнотизированный этой пачкой. Такой же, как та, из-за которой вышла ссора с Мишей.

Лена молчала, протянутая рука с сигаретами так и застыла в воздухе.

– Я бросил, – наконец-то выдавил отец.

– Вот и хорошо, – Лена смяла пачку и уронила на пол.

И тут отца прорвало. Он зарыдал, схватил Лену за руки – её маленькие сухие кисти казались тонкими веточками в мясистых лапах отца. Глаше стало противно. Она отвернулась, быстро сунула ноги в ботинки и, хлопнув дверью, выскочила в подъезд.

– Лена, Леночка, ну ударь меня! Ударь! Накричи, тарелку разбей. Только не молчи! Ну, не молчи, пожалуйста. Обвиняй, ругай, бей, только не молчи! – успела услышать Глаша. Что ответила Лена и ответила ли вообще, она так и не узнала.

* * *

Весеннее солнце ударило молотом. Ослепило, вышибло дух, резануло по глазам. Глаша зажмурилась и побежала.

«Поэтому тебя никто не любит. Никто. Никто. Никто», – слова прыгали в голове резиновыми мячиками. Никуда от них не деться. Глаша за угол, а мячики за ней – никто, никто, никто! Глаша нырнула в переулок, и мячики не отстают – никто, никто, никто!

Моргнул светофор. Визгнули тормоза. Глашу окатило волной грязной воды и сердитой ругани.

– Куда прёшь! Оглашенная! Красный! – рявкнул водитель и нажал на сигнал.

Пронзительный звук тонкими иглами вонзился в голову. Глаша заморгала. Вытерла с лица капли. Пальцы оказались чёрные, а глаза – мокрые. Она что, плакала?!

Оглашенная. Оглашенция. Глашка-замарашка, как её в младших классах дразнили. Пока «замарашка» не отрастила клыки и когти. Бей, беги или замри. Глаша предпочитала бить.

«Тебя саму от себя не тошнит?»

Тошнит. Каждый день. Правильно Сева сказал. Всё правильно про неё понял.

«Поэтому тебя никто не любит».

Правильно. Никто.

Мама ушла, когда Глаше было восемь. Уехала на заработки в Латвию. У неё там подруга работала. Обещала, что через пару месяцев приедет. И Глаша ждала. Заставила отца собрать чемодан. Кукол поставила в коридор, чтобы к выходу были готовы. Но мама не приехала через пару месяцев. И через полгода не приехала. И через год. И вообще никогда.

Глаша слышала, как отец закрывался на кухне и орал в телефон. Она собрала всех кукол и выкинула в окно. Легче не стало.

Мама их бросила.

Однокомнатную квартиру пришлось продать, ипотеку отец не потянул в одиночку. Замелькали съёмные квартиры, одноразовые папины подруги. А потом появились Лена и Миша.

«Это тебе на всех плевать».

Правильно. Плевать. Если наплевать первой, потом не будет больно.

Или будет?

«Судя по всему, раньше у Гамлета была семья. Но они его бросили в таком состоянии. Это грустно, нечестно и подло. Но так бывает.

Когда уехал папа, я часто болел. Болела голова. Болели лёгкие. Болело горло. Болела рука, когда я её сломал. Но чаще болело внутри. Не лёгкие или горло, а