Пешком по небу - Екатерина Юрьевна Аксенова

«Как на Крышу Мира попасть?»

«Зачем тебе?» – тут же пришёл ответ.

«Надо».

«Зачем?»

«От чего у тебя внутри дзинькает?»

«Сбрендил, Кэп?»

«Забудь».

«Через час на Мира».

«Спасибо».

* * *

Она стояла на углу. Чёрные джинсы, чёрное худи, чёрная кожаная косуха. Сгусток ночи в ослепительном мире, где каждое окно, лужа и бампер машины – ещё одно солнце. Чёрная дыра поглощает свет, но сопротивляться её притяжению невозможно.

– Привет!

– Привет. И чего тебе вдруг захотелось на Крышу Мира?

Сева не ответил. Как это объяснишь?

– У меня есть ключ от люка. Надо только подождать, пока кто-то из подъезда выйдет. Ты же не удумал ничего такого, Кэп? – Глаша прищурилась, и глаза с чёрной подводкой превратились в узкие щёлочки.

– Нет, конечно, – Сева тряхнул головой. – Просто… мне туда надо. Я хочу…

А что он хотел? Сева и сам не знал. Просто хотел понять, от чего у Мишки дзинькнуло.

– Ладно, – усмехнулась Глаша. – Только ключ потом вернёшь! Я тут подожду.

Сева не сдержался и улыбнулся. А ведь она понимает! Не стала идти за ним. Понимает, что Крыша Мира – особое место. Личное небо.

Пикнул домофон. Из подъезда девятиэтажки вышла старушка. Подозрительным взглядом окинула Глашу, её сиреневую чёлку, тонкое серебряное колечко в носу. Фыркнула. Взгляд переместился на Севу, и подозрение тут же угасло. Вот такой он, Всеволод Никитин. Светловолосый, широкоплечий. Всем нравится, всем подходит. Удобный. Понятный.

Сева улыбнулся старушке белозубой улыбкой и, пока та не успела опомниться, нырнул в темноту подъезда. Хлопнула дверь. Сева вздрогнул, гулкое эхо отрезало путь назад. Словно толщи воды сомкнулись над головой. Вот оно, дно. Не дно – стена. Сожми кулаки и ломай!

* * *

Небо вышло из берегов. Затопило горизонт. Куда ни глянь, везде широта и синь. Там, внизу, не увидишь такого. Там от неба одни лоскуты, проводами заштопанные. Но Крыша Мира – другое дело!

Сева замер. Шаг сделать страшно. Шевельнуться – и то страшно. Голова кружится. Он что, высоты испугался? Он же стоит посреди крыши. Ладно б ещё к краю подошёл! А так – совсем отстой.

Кто же ты такой, Всеволод Никитин?

Что там у тебя внутри, кроме бесполезных слов? Да и те – враги. Выпрыгивают невпопад, а когда надо, ни одного подходящего не найти.

Мысли путаются, полощутся на ветру, как свежие простыни. Не простыни – паруса! Того гляди улетят, как воздушные корабли…

Если бы корабли… Если бы корабли… Если бы корабли воздушными быть могли…

Если бы корабли воздушными быть могли.

Это были бы не корабли, а крылатые слуги зари.

Сева вздрогнул. Что это сейчас было? Кто это сказал? Чьи слова звенят у него внутри? Что за гулкие струны резонируют с ветром и небом? Неужели он сам? Но это же… стихи. Или нет? Или… да?

Если бы корабли воздушными быть могли.

Это были бы не корабли, а крылатые слуги зари.

Трюмы, полные чистых нот,

Отпускаешь с тоской в полёт.

Какой полёт? Что это вообще? Как! Сева плотно сжал губы, словно через рот слова могли ускользнуть, просочиться на волю и исчезнуть без следа. Впервые в жизни он не хотел их отпускать. Желал оставить себе, чтобы слова гудели внутри. Впервые в жизни Сева почувствовал, как всё обретает смысл. Его Личный Смысл.

Ширь давила на плечи. Мартовское небо самого красивого цвета смотрело на Севу слева, и справа, и сверху, и сзади. Сева обернулся и увидел Глашу. И мартовское небо в её глазах.

– Ты долго. Ещё и люк не закрыл. Я решила проверить. Мало ли что…

Сева улыбнулся, и внутри тихонько дзинькнуло.

Глава 15

Четвёртый урок. Русский язык. Скукота. Сева дремал за партой. Точнее делал вид, что дремлет. Он слушал слова. Те, что ворочались внутри. Складывались, шептались, бормотали и щекотались.

Теперь слова преследовали его постоянно. Только совсем по-другому. Раньше Сева боялся их. Выплёвывал, не подумав, пока слова не застряли во рту. Пока страшный секрет не выплыл наружу. Снова. Сами по себе слова его не интересовали.

Но сейчас Сева пробовал их на вкус. Перекатывал во рту, будто мятные карамельки. Слушал звучание, оттенки и блики. Соединял под разными углами и смотрел, что получится. И слова послушно гнулись! Вертелись, крутились, сплетались в нехитрые рифмы. Сева сохранял их в заметках на телефоне. А потом удивлялся: какое, оказывается, красивое слово «изумление». Сладкое, как изюм, но певучее, как весенний ветер. Изюм-ле-ле-ле-ле-ние. Или «бормотание». Будто летний дождь крупными пузырями вздувается на языке.

Или Глафира…

Глафира, Глафира,

Глаза, как сапфиры…

«Фу, пошлость какая», – поморщился Сева. И при чём тут Глашка? Ну да, имя красивое. Но сапфиры?!

Нет, всё-таки со словами нужно быть начеку. А то ещё выкинут чего!

– Севыч, алё! – Яшка толкнул Севу в плечо.

– Отстань.

Сева недовольно дёрнулся, но тут по классу поползли смешки. Сева поднял голову и встретился взглядом с Грымзой.

– Мы тут тебе, Никитин, спать не мешаем? – звонко спросила русичка.

– Если только самую капельку, – улыбнулся Сева.

Наталья Викторовна открыла рот, но вместо фирменного визга Сева услышал:

– Соберись, Никитин. Конец четверти.

И ушла к доске. Вот так просто? Да ладно! Сева уставился на Грымзу, а на Севу уставился Яшка. Тут до Севы дошло, что за последние пару недель он почти не разговаривал в школе. И уж тем более не улыбался. Яшка улыбнулся в ответ, будто они с Севой тысячу лет не виделись.

Похоже, жизнь налаживается… Фу ты, чёрт! Севе вдруг сделалось так гадко. Как он может вот так запросто улыбаться, про сапфиры какие-то думать, когда Мишка… Фу! Фу! Фу! Предатель!

Только что ж ему теперь делать, если на душе изюм-ле-ле-ле-ле-ние?

* * *

Слежку Сева заметил не сразу. Он вообще рассеянный стал. Витал-летал где-то. Да и мало ли людей по улицам ходит? Но когда парнишка завернул за Севой к гаражам, стало понятно – специально за ним идёт.

Ну и чего ему надо? Сева задумался. Перебрал в голове всех, с кем повздорил. На ум пришёл Седой, только это когда было! В школе Седой делал вид, что Севу не замечает. Сева отвечал тем же. Да и паренёк явно не с восьмой параллели. Слишком мелкий. На голову меньше Севы. С фиолетовыми полумесяцами под глазами, обкусанными губами и бледными веснушками. Если придётся драться, расклад