Безмятежные годы - Вера Сергеевна Новицкая

Идем в канцелярию. Мамуся тщетно вопит: «Тише!» — я лечу стрелой. Почти у самой двери стоит начальница. Платье на ней такое же васильковое, лицо такое же восковое. Впрочем, есть в ней и перемена: прежде она произносила только одну-единственную фразу: «Mesdames, не переплетайтесь». Но за это время она, очевидно, сделала громадные успехи: теперь, оказывается, она и другие слова говорит, очень живо и любезно протягивая мамочке руку.

Но приветливой, улыбающейся физиономии милого Сергея Владимировича не видать. Хоть и знаю я, что теперь другой инспектор, но без него кажется как-то неуютно и пусто. Теперь на его обычном месте стоит маленький, совсем круглый господин, в круглых же, толстых очках, через которые смотрят круглые выпуклые карие глаза. Пристально так смотрят. Хорошие глаза, честные, перед которыми не солжешь. Голова у него точно арбузик, посредине порядочная лысинка, а кругом густая бахромка из седоватых кудряшек. Лапки коротенькие, и держит он их, вывернув немного ладони назад, — ни дать ни взять самоварчик с ручками. Разговаривает он с какой-то незнакомой мне классной дамой, скоро-скоро говорит, а сам так весь и двигается, — шустренький, видно.

Я и здесь живо оглядываюсь. Все, все на своем месте, даже малюсенькое, совсем гладенькое рыжее платьице болтается все на том же крючке: это образец того фасона, который полагается носить, но которого ни одна ученица не носит, потому уж больно оно облизанное и некрасивое.

Классная дама в неизменном синем платье собирается уходить, но еще роется в шкафу; начальница подзывает «самоварчик», которого величает Андреем Карловичем, и объясняет ему, откуда я взялась.

— Отлично, очень «арашо», — говорит он. — Сейчас вас и в класс отведем… Будьте добры, попросите сюда классную даму второго «Б», — говорит он синявке, которая кончила шарить на полках. — Впрочем, я сам…

Едва успела я оглянуться, как он, кивнув мамочке, шариком покатился вверх по лестнице. Я за ним. А сверху навстречу грядет наш лилипутик — Шарлотта Карловна. Увидела я ее, и отчего-то мне опять так весело-весело сделалось.

— Здравствуйте, Шарлотта Карловна! — громко так, раскатисто, чуть не на всю гимназию возгласила я.

Она сперва прищурилась, потом с удивлением заглянула мне близко-близко в лицо (еще бы не удивиться, ведь ее, бедную, не избаловали такими бурными приветствиями!), кивнула и пошла дальше, все по-прежнему размахивая своими бесконечными руками.

Входим в средний коридор. Дверь крайнего класса открывается, на ее пороге я вижу высокую стройную фигуру.

— Юлия Григорьевна! — громко, радостно восклицаю я и, забыв про своего спутника, про то, что я до некоторой степени нарушаю общественную тишину, бросаюсь к своей любимице с протянутыми руками.

Она пристально смотрит на меня.

— Да ведь это же наш «тараканчик»! — узнает она наконец. — Какими судьбами? Ну, здравствуйте! — и сама протягивает мне руки. Я крепко-крепко обнимаю ее, а в горле у меня что-то сжимается.

— А Андрей-то Карлович ждет вас, — через минуту говорит она, — идите скорей, еще увидимся.

Правда… Вот скандал! Я про него и забыла. Он ничего, смотрит серьезно, не улыбается, но глаза добрые, умные, хорошие глаза.

— Что, рады старых знакомых видеть? — спрашивает.

— Уж так рада, так рада!

— Вижу, вижу! Ну, входите!

Сердце мое опять радостно стучит. Вот сейчас удастся тот сюрприз, который я готовила всем своим неожиданным появлением.

Мой «путеводитель» вкатывается в класс, я за ним.

Но что это? Вместо смеющихся вишневых глаз и коротенькой носюли милой Женюрочки навстречу нам поднимается плоская добродушная физиономия на довольно высоком, чуть-чуть кривобоком туловище. Сердце у меня так и упало, впрочем, на одну лишь минуту, потому что кругом со всех сторон зажужжали:

— Муся!

— Старобельская!

— Стригунчик! — вдруг раскатисто так, на весь класс пронеслось хорошо знакомое мне восклицание, которое, нет сомнения, по силе и мощи только от Шурки Тишаловой и могло исходить.

Я верчусь во все стороны, физиономия моя радостно расплывается, но я еще никого не различаю: кругом меня какие-то длинные, большие девицы, с прическами, бантами. За учительским столиком высокая фигура в вицмундире с немолодым плутовато-милым лицом, с целой шапкой коротеньких, войлочного цвета и сорта, вьющихся волос.

— Qui est done cette petite demoiselle dont on manifeste si joyeu-sement Гагпуйе?[83] — осведомляется он.

Какая-то пушистая каштановая головка, с закрученной на затылке толстой косой, приподнимается и что-то объясняет ему.

Да ведь это же Люба, моя милая «японочка»!

— C’est qu’on n’est pas fâché de la revoir, cette petite demoiselle![84] — опять говорит француз.

Меня сажают на ближайшую пустую скамейку, а Андрей Карлович, пошептавшись с классной дамой, выкатывается из класса, быстро-быстро кивая всем своим арбузиком.

Француз вызывает учениц переводить новый урок, а я тем временем рассматриваю улыбающиеся, повернувшиеся в мою сторону лица. Вот сверкают издали белые зубы Шурки, и мордашка ее, все такая же татарская, все такая же веселая, улыбается мне. Вот золотисто-блондинистая головка с недлинными, до плеч, локонами и розовое, точно крымское яблочко, чуть-чуть блестящее личико моего милого «Полуштофика»; и теперь, она еще, пожалуй, за целый штоф не сойдет. Вот… Но француз прерывает мои дальнейшие открытия.

— Mais c’est une petite révolutionnaire que cette petite demoiselle! Voilà qu’une anarchie complète s’installe dans mon auditoire, on ne veut plus ni me voir, ni m’éntendre. Voyons, mademoiselle… mademoiselle…[85]

— Starobelsky, — подсказывает кто-то.

— Eh bien, mademoiselle Starobelsky, voulez-vous bien avoir la bonté de traduire ce petit morceau-là, au moins on pourra légitimement vous regarder et vous écouter,[86] — и лицо его лукаво и добродушно улыбается.

Я перевожу ему про какую-то девицу, которая что-то вспоминала и разбирала сушеные цветы.

— Très bien, mademoiselle. Voilà encore un petit astre qui s’élève à notre horizon. J’approuve parfaitement la joie de vos amies.[87]

Я немножко краснею; мне приятна его похвала, но еще приятнее услышать благословенный звонок, благодаря которому я сейчас, сию минутку, смогу обнять и расцеловать все эти приветливые, любимые мордашки.

На перемене мы только это и делали, впрочем, еще ахали, охали, удивлялись происшедшей перемене, особенно я, потому что все они до неприличия повырастали. Опять я оказалась в классе самой маленькой. Многих недосчитываюсь, но тех не жалко, а мои любимицы, вся наша теплая компания, все налицо.

На следующем уроке состоялась моя встреча с нашим добрым батюшкой. Едва успел он войти, как взор его невольно упал на первую скамейку, куда уже гостеприимно приютили меня. Сел, повернулся в мою сторону и смотрит, пристально так глядит.