Когда лопата у могильщика ржавеет - Алан Брэдли

установить музыкальную связь… связь… э-э… с христианской общиной. Это торжественный момент в новой жизни кандидата: разделенная любовь и вера, общение юных и взрослых. Весьма торжественный момент.

– Да, – сказала я.

– Одна леди садится за орган и дирижирует. Мы всегда поем детский псалом – простота и величайшее благоговение. Сегодня это был «Справедлив господь Иисус».

Поскольку я сама несколько раз пела этот псалом, я хорошо его помнила. Бесконечная растительность в его тексте до сих пор звучала у меня в голове:

     Прекрасные луга, леса еще прекрасней…

– Внезапно наше пение было прервано, – продолжил викарий, – самой безбожной музыкой, иначе не скажешь. Звукоподражанием, оскорбляющим Господа.

С этими словами он сунул руку в карман жилета и извлек любопытный металлический предмет, предъявив его нам. Эта штука болталась перед нашими глазами, словно дохлая крыса.

– Я одолжила у Карла варган, – объяснила Ундина. – Ты должна послушать, как он звучит вместе с органом, Флавия! Просто потрясающе!

В экстазе она сложила ручки под подбородком.

Я вытерла рот, пользуясь этим моментом, чтобы изобразить на лице подобающее неодобрение.

– Пожилые леди так огорчились, – говорил викарий, – что я был вынужден отменить занятие.

– Приношу глубокие извинения, викарий, – сказала я. – Уверена, Ундина тоже сожалеет. Не так ли, Ундина?

– Угу, – подтвердила она. – На всю катушку и от всей души.

Ее глаза в этот момент напоминали глаза голубоглазого тигра – такие же глубокие и опасные. Она меня пугала.

– Что ж, тогда я поеду, – сказал викарий. Он посмотрел мне в глаза, и его взгляд шокировал сильнее, чем слова.

Чары нарушила миссис Мюллет.

– Бегите в свою комнату, мисс, – сказала она. – Я принесу вам чашечку чаю с печеньем.

Викарий потер руки и с напряженной улыбкой удалился. Через несколько секунд мы услышали знакомое поскрипывание дефектных подшипников его «Морриса».

Ундина испарилась, как дым.

– Мы. Вот кому нужен чай, – заметила миссис Мюллет. – А юная мисс пусть остынет у себя и подумает о своих преступлениях.

Я улыбнулась, и миссис Мюллет улыбнулась мне в ответ; потом я хихикнула, и миссис Мюллет тоже, и через секунду мы обе цеплялись за кухонный стол, содрогаясь от хохота.

Потом нас отпустило, миссис Мюллет повторила слово «преступления», и мы опять захохотали.

Никогда в жизни я не чувствовала такой близости с другим живым существом. Сильный и пугающий новый опыт.

– Мне надо наверх, – сказала я. – Отнесу Ундине чай.

Миссис Мюллет покачала головой.

– Я позабочусь об этом, – сказала она. – Бегите и хорошенько изучите мои рисунки.

Именно этим я и планировала заняться. Эта женщина сверхъестественно умна. Такое ощущение, что она обладает всеми силами ведьм из шотландской пьесы, только не хихикает, как они.

Она грандиозна. Да, это слово, которое я пыталась подобрать: грандиозна.

11

Вернувшись в лабораторию, я положила блокнот на стол дядюшки Тара и взяла увеличительное стекло. И снова поразилась проработанности рисунка. Как это бывает у самых талантливых художников, ее зарисовки выглядели так, будто их сделали за пять минут, хотя на самом деле это не так. В них чувствовались благородство и легкость пера, свойственные чернильным рисункам Эрнеста Шепарда в «Винни Пухе».

Например, пальцы покойного майора Грейли – не расслабленные, как можно ожидать у трупа, но слегка согнутые, словно указательный палец снайпера на курке: напряженные в агонии мышцы жертвы отравления – эскиз миссис Мюллет говорил об этом так же ясно, как газетный заголовок.

Она отразила легкую потертость воротника и отпечаток стремительно надвигающейся смерти на коже.

Я облизнула большой палец и перелистнула страницу. Дальше, кроме тела майора, были изображены предметы обстановки: стол, стул, буфет. Банка из-под консервов. Она зафиксировала даже следы рвоты на плитке.

Миссис Мюллет явно побывала там до того, как предприимчивая Мэри Белтер сделала уборку. Побывал ли кто-то еще на кухне коттеджа «Мунфлауэр» между ее визитом и моим, помимо полиции?

Столько вопросов, которые нужно обдумать. Разложить по полочкам. Иногда я хочу, чтобы у меня было две головы, чтобы думать о двух вещах одновременно. Подозреваю, что это величайшее упущение в создании человека.

Внимательно изучая рисунки, я заметила кое-что, не виденное ранее: пятно на полу рядом с рукой мертвеца. Миссис Мюллет набросала его едва заметными движениями карандаша – что-то, по рисунку похожее на вафлю, намек на пересекающиеся линии.

У меня в голове что-то щелкнуло. Следы ног!

Стоило подумать о второй голове, как она действительно у меня выросла. Не знаю, что это – шестое чувство или подсознание, но я вознесла хвалу небесам.

И это сработало! Через секунду мой второй мозг выдал еще одну мысль: я уже видела этот рисунок на обуви, и видела его совсем недавно. Но где?

Отрастив вторую голову, мой мозг фонтанировал вопросами. Подтверждает ли рисунок миссис Мюллет, что она не подметала пол в коттедже «Мунфлауэр»? Станет ли человек фиксировать жизненно важную улику на бумаге и потом уничтожать оригинал? Или уничтожит его в любом случае, осознавая, что никто и никогда не заподозрит его в подобной нелогичности?

Иногда ответов нет. А порой их слишком много.

Разумеется, ответ всегда под рукой. Я покажу рисунок Доггеру.

Легкой походкой Мойры Ширер в «Красных башмачках» я слетела по лестнице и выпорхнула во двор. Не хочу привлекать лишнее внимание и показываться на кухне. Но Доггера в оранжерее не оказалось, не было его и в каретном сарае. Я помчалась к огромным лугам, которые мы называем Висто, – это несколько акров земли, заросшей растительностью и украшенной разрушающимися статуями. Когда-то здесь были безупречные георгианские пейзажи.

Доггера нигде не было. Может, у него очередной эпизод? Хотя он не страдал от них уже много месяцев, это может случиться в любой момент, и в таких случаях Доггер превращается в беспомощное создание, воющее на луну. Пытки и плен во время войны надломили его, и я порой задумываюсь, может ли хоть когда-нибудь наступить исцеление. Фурии не дремлют.

В тот ужасный день, когда я наткнулась на Доггера в садовом сарае и обнимала его, пока он приходил в себя, он повторял одно и то же.

«Меня зовут Шалтай-Болтай. Мое звание – капитан. Мой серийный номер…» – прошептал он, перед тем как упасть мешком на пол, и я убаюкивала его, пока он не уснул. Тогда он проспал восемнадцать часов. Я не хотела тревожить его, поэтому принесла подушки и его старое армейское одеяло из дома и укрыла от ночной прохлады. Утром я всем