Горный завод Петра третьего - Татьяна Александровна Богданович

«Ишь, в сраженье сейчас были, стреляли, – думал он, – а едут точно с гулянки».

В эту минуту с ними поравнялось несколько казаков, ехавших шагом плотной кучкой. В середине две лошади шли рядом, бок о бок, мотая головами и вздрагивая. На седлах перед всадниками лежал рослый казак. Ноги в сапогах болтались с одной стороны, с другой – всадник придерживал голову. Но она то и дело выскальзывала из замерзших рук и тяжело опрокидывалась вниз.

Прямо перед Захаром мелькнуло вдруг закинутое навзничь белое, как воск, лицо, свесившиеся светлые волосы без шапки. Густая струя крови медленно стекала из открытого рта по русому усу и тяжелыми длинными каплями падала на снег.

– Степана убиль, собака, – пробормотал рядом с Захаром голос башкирца.

– Одного и убило, на поди, – проговорил с лошади казак.

Захар остановился, не понимая.

– Степана? Как же так? Он же только с ним говорил? Давно ли? Степан же его в казаки определить хотел… Нет, нет, не может статься… Верно, другого какого Степана.

– Илья-то убиваться будет, – услышал он вдруг, точно в ответ. – Братан его крестовый. Не видал он, как убили Степана.

Захара точно кто схватил за горло, и у него вырвался какой-то хриплый лай. Он махнул рукой и побежал вперед, чтоб только не видеть этой болтающейся запрокинутой головы.

– Захар! Твой куда, Захар? Кызметь догнал его и остановил за плечо. – Мы туда, – говорил Кызметь, махнув рукой куда-то в переулок. – Там лошадь. Там обед давать.

Захар смотрел на него мутными глазами. Какая лошадь? Зачем обед? Он к Степану шел… Как смеялся-то. «Мирошка», – говорил… И опять у Захара что-то хрюкнуло в горле. Но Кызметь ухватил его за рукав и настойчиво тащил куда-то.

Они подошли к небольшой избе, поднялись на крылечко и вошли в низкую дверь. Сразу их обдало густым запахом жирных щей и горячего хлеба и оглушило веселым говором.

За длинным столом вдоль маленьких слепых окошек сидели человек десять молодых казаков и о чем-то наперебой оживленно переговаривались.

У шестка баба с широкой спиной, загородившей все устье печки, разливала дымящиеся щи из огромного котла в большие деревянные плошки.

Один из сидевших за столом заметил остановившихся на пороге парней и крикнул:

– Это с Воскресенского заводу, что ли? Чего ж долго не шли? Небось, в сраженье не были, так не проголодались. Ну-ну, скидайте тулупы, разопреете. Митревна, дай им ложки.

Казаки потеснились и дали за столом место Захару и Кызметю.

– …Пра, ей-богу, – продолжал весело молодой большеротый казак. – Ну, чуток не саданула. Ка-ак засвистит, я так на лошадь и лег. Пра, ей-богу.

– Ты хитрый, Федотка, – засмеялся другой. – Вот Степан не уберегся.

Захар положил ложку на стол. Горло у него опять сжало.

– Ну и свистит же она, шельма, братцы, ну чисто шмель, – говорил опять парень. – Я так и обмер. Кабы не лег, быть бы мне без головы. – И большеротый парень весело захохотал. – Пра, ей-богу.

– Это как есть, – подтвердил другой. – А я вот гляжу, – яицкий так в меня и целит, пес.

– Признал, стало быть, товарища, – подхватил со смехом кто-то.

– И как это у них, у чертей, рука поднимается, – заговорил один. – Ведь сам батюшка с нами ноне выезжал. Ну как в его попал бы кто, а?

– Не попадут, – уверенно сказал другой. – Не на то его господь двенадцать годов хранил. Небось, спокаются, как на Москву придет отец наш.

Захар почти не слушал. В ушах у него гудело, и куски мягкого хлеба застревали в горле.

– Ты что лено ешь, паря? – подтолкнул его локтем сосед. – На нас погляди – на жратву мы скоры. Это тебе не с пищали палить на морозе.

Кругом загрохотал радостный хохот. Но Захар тупо посмотрел на соседа и ничего не ответил.

После щей на столе очутилась крутая каша с кусками баранины.

Каша уж совсем не лезла в горло Захару, и он с удивлением глядел, как верхом наполненные ложки исчезали в широко разевающихся ртах. Точно в первый раз видел он, как люди едят.

Но скоро он и смотреть перестал. Что-то стучало у него в голове: «Степан… Степан… Чего веселятся-то?» – думал он.

Заскрипела дверь. Облако пара ворвалось в жаркую избу. В дверь просунулся казак в тулупе с большой заиндевевшей бородой и застуженным голосом сказал:

– Хлеб да соль. У вас, что ли, с Воскресенского заводу с репортом? Грах Чернышев требовает. На военную калекию.

Сосед Захара опять толкнул его в бок.

– Тебя, паря, стало быть. Иттить надо. А ты, гляди, и не поел, почитай, вовсе.

И он соболезнующе покачал головой.

– Иди, иди, не проклажайся, – проговорил сипло казак с заиндевевшей бородой, – не за тобой одним посылано. Покеда их всех на калекию скличешь! Сам-то не жрамши, – ворчал он, завистливо поглядывая на плошки с кашей.

Захар торопливо напяливал тулуп и ощупывал за пазухой Акимово письмо. Кызметь тоже поднялся следом за ним.

Глава пятая

Должно быть, они долго обедали. Темнело уж, когда они вышли, и слобода показалась Захару совсем другой.

Навстречу поминутно попадались пьяные. В домах горланили песни, и, когда открывались двери, оттуда вырывался пьяный гомон и крик.

– Ишь, черти, загуляли. Рады, что живы вернулись, – ворчал казак, провожавший Захара. – На всю ночь теперя. И какая нонче калекия? Рази их соберешь? Ну, грах Чернышев – Чика по-нашему, – тот дело знает. Он хошь и выпьет, а ума не пропьет. Ни-ни. Опять же Витошков, Андрей Семеныч, – ну, он старой, он этим не займовается. Шигаев, скажем, Максим Григорич, тот батюшку нашего не обидит. Хошь бы как пил, – велит отец наш дела править, он голову ледяной водой окатит – и ни в одном глазу. Зато хошь и молод, а батюшка наш веру к ему имеет, пуще всех приближает. Ну Горшков тоже, грех сказать. Тот грамотей. Ну и грамотей! Такого, почитай, по всей русской земле не сыщешь. Казак даже остановился и с торжеством посмотрел на Захара и Кызметя.

– Ты такого и не видывал, парень. Какую ему бумагу в руку ни дай, он на нее поглядит и ну чесать. Ну, словно ему кто в уши дует. И написать все могёт. Прямо секлетарь.

«Ну, наш Аким, наверно, не хуже может», – подумал Захар.

– По-басурмански, если по совести сказать, не могёт, – помолчав, проговорил с сожалением казак. – То батюшка наш один разумеет, – с почтением прибавил он. – Он ренбургскому губернатору Иренсдору такое загнул… – Сторож даже присел от восторга и весело хмыкнул. – На трех языках зараз. А? На-кось, выкуси. – И он