Энола Холмс и секрет серой печати - Нэнси Спрингер

сойдет за одежду монашки. Высокий воротник платья, укрепленный пластинами из китового уса, служил защитой от головорезов. Я затянула его покрепче и натянула поверх толстых носков старые черные сапожки. Образ завершил черный капюшон с вуалью, скрывающий голову и лицо.

Так я одевалась, выходя из дома ночью.

Глава третья

Я выскользнула из комнаты. Миссис Таппер всегда уходила спать довольно рано, и даже если сейчас она еще не уснула, милая глухая старушка все равно не услышала бы моих тихих шагов. Костюм монахини у меня хранился в остове кровати, поэтому хозяйка не подозревала, что у мисс Месхол, любезной молодой секретарши, была соседка — худощавая сестра милосердия, ведущая ночной образ жизни.

Мне пришлось спускаться по лестнице, держась обеими руками за перила, поскольку в это жалкое подобие дома не был подведен газ и к вечеру он погружался в кромешную тьму. Я еле нащупала замочную скважину, повернула в ней ключ, вышла, заперла за собой входную дверь и поспешила прочь, чтобы ночной сторож меня не заметил и не узнал, где я живу.

Каждую ночь я выбирала новый случайный маршрут и тенью скользила по узким мрачным улочкам, слабо освещенным газовыми фонарями. В Ист-Энде не было ни каретных фонарей и факелов, озарявших места, где жили семьи среднего класса, ни новеньких электрических лампочек из богатых районов. Дрожащий блеклый свет тонул в море пыли и сажи; Лондон боролся с холодом по-своему, замысловато и удушающе. Здесь ночная прохлада наполнялась сажей печных труб, угольным чадом, древесным дымом и влажностью с Темзы, несущей с собой болезни; казалось, ты плывешь сквозь ледяной, но не застывший туман, а он просачивается под одежду и под кожу. Даже на ступеньках пансионов, в которых жильцам сдавались меблированные комнаты, спали бродяги. Бедный люд не мог позволить себе топливо и жег солому, украденную с навозных куч за конюшнями, и не все нищие доживали до утра.

Когда я решила, что отошла от дома достаточно далеко, я завернула в темную щель между домами и зажгла фонарь, который взяла с собой. Пальцы у меня окоченели, и я с трудом чиркнула спичкой.

Многим показалось бы странным, что юная леди благородного происхождения бродит по ночным улицам Ист-Энда. Я сама не до конца понимала, чем манила меня ночь. Наверное, тем, что в ней скрывалась загадка, а меня всегда тянуло гадать, внимать, искать, находить. Сегодня я вышла на поиски людей, которые могли бы не выжить без моей помощи.

Я проделала множество глубоких карманов как в самом балахоне, так и в тяжелой шерстяной накидке, которую надевала поверх наряда монахини. Там у меня хранилось самое необходимое: огрызки свечей и деревянные спички, шиллинги и пенсы, теплые вязаные носки, мягкие тряпичные кепки и митенки, яблоки, печенье, фляга с бренди. На одну руку у меня было накинуто самодельное одеяло, в другой я несла фонарь, и он отбрасывал блики на мои подбитые мехом черные перчатки.

Приподняв фонарь над головой, я пошла по переулку, внимательно прислушиваясь к каждому шороху, чтобы в случае чего успеть избежать опасности. Не затеялась ли рядом ссора, не кричит ли кто поблизости, не звучат ли шаги у меня за спиной?

А главное — не плачет ли кто? Долго мне ждать не пришлось.

Я уловила тихие глухие всхлипы. Так плачет человек, который уже ни на что не надеется и скулит по привычке, как бездомный пес. Я пошла на звук, потому что фонарь выхватывал из темноты лишь несколько футов дороги под ногами, а дальше все размывалось в черной мгле. Наконец я вышла к крыльцу, на котором сидела скрюченная старуха. Она тщетно пыталась согреться, кутаясь в шаль, покрывающую только голову и плечи несчастной.

Старуха услышала мои шаги и зажала рот ладонями, заглушая слабые рыдания, а потом снова всхлипнула — на этот раз от облегчения, увидев, кто перед ней стоит. Меня уже многие здесь знали.

— Сестра, — прошептала она. — Сестра улиц... — Бедняжка протянула ко мне тощую руку.

Молча — «Сестра улиц» никогда не издавала ни звука — я склонилась над ней, как худая черная курица над цыпленком, и завернула старушку в одеяло. Оно было довольно грубым, ведь я шила свои одеяла из обрезков старой ткани; будь они более дорогими и уютными, их наверняка отбирали бы у тех, кто больше всего нуждается в тепле.

В свете фонаря лицо несчастной казалось не таким уж старым, скорее ожесточенным от тяжелой жизни и исхудавшим от болезней и голода. Кем она была — вдовой или старой девой, у которой не хватило восьми пенсов на скромную комнату в пансионе? Или замужней женщиной, сбежавшей в ночь от побоев пьяного мужа? Ответа я бы никогда не узнала. Я натянула на ее окоченевшие ноги плотные шерстяные чулки и достала из кармана свое, пожалуй, уникальное изобретение: большую жестянку, до краев набитую комками бумаги, политыми парафином. Я зажгла спичку, положила ее на этот своеобразный переносной костерок и поставила его на ступеньки рядом с нищей. Жестянка загорелась словно огромная свеча. Она прослужит ей всего около часа, но бедная женщина успеет согреться. Кроме того, света мой костерок излучал не так много и не должен был привлечь лишнего внимания.

Я дала несчастной яблоко, немного печенья и пирожок с мясом, купленный не у уличного торговца, а в пекарне, так что в нем должен был быть хороший, качественный фарш, не смешанный с собачьим или кошачьим.

— Спасибо тебе огромное, сестра, — проговорила она, всхлипывая. Но я подозревала, что, как только я уйду, плакать бедняжка перестанет. Я сунула ей в руку несколько шиллингов, ровно столько, сколько хватило бы на еду и жилье на несколько дней, но не так много, чтобы ее убили ради этих денег. Потом я развернулась, надеясь, что она поняла: больше я ничего не могу для нее сделать.

— Благослови тебя Господь, сестра улиц! — крикнула она мне вслед.

Мне стало неловко от ее горячей благодарности — как будто я подделка, недостойная, обманщица; ведь на улицах было много, слишком много таких же несчастных, как она, но я бы не смогла найти и облагодетельствовать их всех.

Я пошла своей дорогой, дрожа от холода. И от страха. И прислушиваясь к каждому шороху.

До меня долетели пьяные крики и песни с соседней улицы. Неужели таверна открыта в такой поздний час?! Разве это законно? Разве сторожа не должны...

Я отвлеклась и слишком поздно заметила опасность. То