Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

И опять тихо ползли сани, и снова думал Харитон, и снова сам с собой говорил Евмен.

— Вон оно как: еда каждого манит, а голод и врагов сдружить может. Вот хотя бы и козы: летом забиваются в чащу, убегают за тридевять земель, а зимой возле сторожки так и трутся, знают, что сенца перепадет да и волк подальше ходит. Как-то зимой погнались волки за козами, а они прыг во двор, под поветь забились. Выскочил я из хаты, пальнул из ружья, волки испугались, удрали, а козочки до самого рассвета стояли, даже Рекса не побоялись. Он, правда, тоже как почуял волчий дух, так в конуру забился и голоса не подавал. Каждому, видать, смерть страшна…

Харитон вспомнил Яриську, дочь лесника, и что-то теплое шевельнулось возле сердца. Она в классе всем рассказывала: «Выхожу из дома, а на дворе полно коз». Ей никто тогда не поверил, даже он, Харитон, подняли на смех, она заплакала. Харитону стало жаль девочку, но все равно в ее россказни он не верил — уж не настолько глупы козы, чтобы по двору дядьки Евмена разгуливать, будто домашние. Теперь он отчего-то порадовался: молодец Яриська, значит, настоящая пионерка, говорит всегда только правду! Вспомнил Яриську, а перед глазами школа: придет завтра — будет о чем рассказать и ребятам и девчонкам. Вот только учителям что бы такое сказать, как все объяснить директору, когда вызовет на расправу?

Начал было раздумывать над тем, что ответить Павлу Максимовичу, но дядька Евмен снова остановил лошадь, завозился возле саней, стал выдергивать из-под сена мешок с картошкой и свеклой, оттащил его в сторону и высыпал овощи на утоптанный снег. Теперь и Харитон заметил, что снег утрамбован копытами так, что превратился в черную ледяную лепешку, которая даже весной не таяла. Догадался — это для диких кабанов угощение. Стал шарить глазами по кустам и обширному болоту, густо поросшему рыжею осокой. Зверей не было видно, и все же Харитон знал, что кабанчики здесь, что они ждут, не сводят с него и дядьки Евмена своих поросячьих глаз.

— Ну, идите, идите, не бойтесь! — приглашал лесник зверей на трапезу. — Жуйте на здоровье!

Сани снова, поскрипывая полозьями, двинулись дальше, а Харитон пристально всматривался в заросли. И увидел: из густой осоки выбежал сперва худющий длинноногий поросенок, постоял немного, втягивая воздух своим вытянутым острым рылом, а когда к нему приблизилась большущая, вся в щетине кабаниха, первым бросился к свекле и картошке. А потом выбежали один за другим подсвинки, одновременно и хищные, и какие-то жалкие, запуганные, взлохмаченные.

Харитон сказал дядьке, что их подарок не остался не замеченным. Евмен даже не оглянулся на свиней, он шагал за санями, продолжая философствовать:

— А что ж, на дармовщинку всякий кидается. Не только свинья, но и люди попадаются такие же падкие — палкой не отгонишь. Либо он дерево срубит, либо дрова утащит, а то сено крадет или зверя подстерегает. А прогони, так еще сердится, сплетни распускает: «Живет Евмен, ни в чем не знает нужды, ровно сыр в масле катается…» А лучше бы, чем завидовать, взял да пожил в глуши, посидел бы день и ночь, постерег бы общественное добро. Не хочет. Не желает жить волком, не хочет зверью послужить, смотрит, кабы шкуру с него содрать да мясо сожрать, вот какие есть люди!..

Дорога то петляла, то тянулась лентой по квартальной просеке, и тогда Харитон видел вдали сизое поле и низкие над ним тучи. Через каждый километр лесник останавливал лошадь, сбрасывал с саней оберемок сена или корзину картошки. Звери то появлялись сразу, то выжидали, покуда подвода удалится в глубь леса. Евмена это не трогало — он знал, что подарки его не останутся без внимания. И только в густом осиннике лесник, сбросив с саней остатки сена, долго топтался на месте, прислушивался и приглядывался к лесу, встревоженно бормоча:

— Видно, загнали серые разбойники горбоносую с ее малышом. И следов не видать, не слыхать старушки в лесу. Вот зверюги пакостные! Придется-таки за ружье браться либо охотников из района кликнуть. Беспорядок чинят в лесу серые охальники. Жаль телку, такая потешная лосичка росла. Все лето гуляла вон там по долинке, меня совсем не боялась, хлеб из рук брала, словно вовсе не дикая…

Долгонько они дожидались появления лосей — сено лежало копешкой, к нему никто не выходил. И не вышел. Так они и уехали, встревоженные и удрученные. Видно, с лосихой и ее теленком что-то приключилось.

IV

Яриська возвратилась из школы, уже и домашние задания выполнила — не в ее правилах откладывать на потом — и только после этого вышла во двор и присоединилась к брату, второкласснику Митько. Этот, наоборот, все откладывал на поздний вечер или на раннее утро, отдавая предпочтение практической деятельности. Поскольку же учитель не требовал таковой от Митька, он с достойным удивления упорством и изобретательностью сам придумывал себе занятия. На сей раз он сооружал собачью упряжку — всю зиму о ней только и мечтал, а теперь, когда в лесу дотаивали последние сугробы снега, взялся запрягать Рекса и Тузика в старые санки.

Работа была нелегкой. Рекса, огромную кудлатую полукровку-овчарку, еще можно было уломать. Он давал надеть на себя шлею — ему это куда приятнее, чем изнывать на цепи, — а вот Тузик, этот вертлявый пес, черный с белою лысинкой на лбу, непривычен к насилию над собой. Он носился вокруг хаты, шарил по лесу, вынюхивал и гонял зайцев, считал себя во всех отношениях независимой личностью собачьего рода и никак не хотел становиться в упряжку даже рядом с таким важным и покорно-снисходительным Рексом.

Митько давно уже призывал на помощь сестру, но разве могла Яриська бросить спряжение глаголов, поступиться общественными обязанностями ради какого-то развлечения? Вот теперь дело другое: работа закончена, пожалуйста, она готова не то что собаку — кота в сани запрячь.

— Я этому Тузику ноги когда-нибудь перебью, — грозился Митько. — Уж больно умен!..

Хитрец Тузик слушал эти слова и понимал их — смеялся одними глазами, разрешал надевать на себя самодельную мягкую шлею, жался к боку кудлатого рыжего Рекса. Вместе с Яриськой, раскрасневшейся от удовольствия и восторга, Митько наконец составил упряжку и уже был готов выехать на заснеженную поляну за лесною сторожкой, туда, где росли взгонистые высокие березы, но тут псы навострили уши, почуяв приближение постороннего. Тузик сердито заворчал, Рекс гавкнул басом, и они дружно бросились со двора, потащив, на радость Митька, за собой санки, на которые он моментально шлепнулся. Еще и