Безмятежные годы (сборник) - Вера Сергеевна Новицкая

Даже Дмитрий Николаевич будто бы меньше заморожен. Клепка настроена благодушно и, очевидно, забыв, что я ближайшая кандидатка на Владимирку, дружелюбно разговаривала и даже шутила со мной.

Еще до начала уроков ко мне подходит Ира Пыльнева:

— Муся, ты обратила внимание на Юлю Бек? Посмотри, она как в воду опущенная. Поговори ты с ней, попытай, в чем дело. Я боюсь и заговаривать, еще проболтаюсь.

Я утвердительно киваю головой и смотрю в сторону Юли. Действительно, она производит впечатление, точно у нее душа с места съехала, даже щеки бледнее обыкновенного. Бедная, что с ней?.. Ведь, конечно же, не Ирины дурачества на катке тому причиной. На первой же переменке подсаживаюсь к ней.

— Ну, как же ты, Юля, праздники провела?

— Мерси, хорошо.

— Весело было? Расскажи, где ты была?

— Была несколько раз в гостях, в театре один раз, в инженерном училище на балу.

— А на катке часто бывала? — равнодушно спрашиваю я.

— На катке?.. Да, часто… — и помолчав минутку, говорит: — Муся, мне с тобой поговорить нужно.

— Пожалуйста. В чем дело?

— Скажи, ты не знаешь, есть такая болезнь, что у человека голова худеть начинает, кажется, сухотка мозга, и он потом умирает?

Пусть Пыльнева сама расхлебывает свою кашу, у меня же духу не хватает подтвердить эту глупость.

— Право, не знаю… Спроси у Пыльневой, ее отец доктор, она у него может справиться, — отделываюсь я. — А что, у тебя болен кто-нибудь?

— Да, видишь ли… — Юля мнется. — Я тебе совсем все расскажу, — наконец решается она. — Вот, видишь ли: в инженерном училище со мной довольно много танцевал один студент, мне в тот вечер его и представили, ну, тогда я ничего не заметила, а потом через несколько дней вдруг ко мне на катке кто-то подходит, говорит со мной; смотрю, а узнать не могу. Оказывается, он. Совсем изменился, до полной неузнаваемости: похудел так, что и пальто, и шапка на нем будто на вешалке висят, голос тоненький, слабенький, как у девочки. Я никогда в жизни у мужчин такого голоса не слыхала. Ни за что не поверила бы, что это он, тот самый розовенький, веселый студентик, с которым я танцевала. Но потом вижу, правда, он. Ну… он очень огорчился, что я его не узнала и… — Юля опять запинается, — и сказал, что… любит меня…

Самое страшное выскочило из ее уст, теперь она, перейдя Рубикон, уже с меньшим стеснением рассказывает дальше.

— Ах, Муся, если бы ты слышала, что он говорил! Умолял верить ему, предлагал броситься из окошка или окунуться в прорубь, чтобы доказать свою любовь, что без этого у него впереди только одна смерть, что он уже пять лет следит за мной… Много-много всего. Ах, Муся, он даже знает, что я люблю «Пью-пью» и крымские яблоки. Это поразительно! Я думала, такие вещи только в романах выдумывают, и вдруг в жизни в самом деле меня так любят. «Ради Бога, — говорит, — дайте ручку…» — Юля опять заминается, — «один раз поцеловать, а то я не переживу», и голос так дрожит. Жаль мне его страшно, и стыдно руку дать, кругом столько народа…

— Ну, что ж, так и не дала? — лукавлю я.

Юля краснеет.

— Нет, дала… Мусенька, не осуждай меня, я не могла иначе, он так просил, и потом он… такой милый!.. А как он говорит, точно в стихах: васильки-глаза, розы-щечки, маки-губки…

Все ее куклообразное хорошенькое личико принимает мечтательное выражение. Ай да Ира! Ведь действительно своей поэзией овладела сердцем бедной Бек.

— Но почему же ты такая грустная, Юля? Ведь тут ничего печального нет.

— Да, так я еще не кончила. Ну, поцеловал он мою руку и сказал, что принесет в воскресенье в семь часов сюда же на каток «Митрофанушку». Ах, да, я пропустила: я так ужасно волнуюсь! Так вот, когда он умолял непременно-непременно принять от него какое-нибудь доказательство любви, я попросила написать мне сочинение. Вдруг в воскресенье, то есть вчера, ты помнишь, какой снег шел? Кататься невозможно, даже и заикаться нечего идти туда: я просто в отчаянии. Господи, что делать? Во-первых, я страшно беспокоюсь, что с ним будет, если он меня не увидит, а потом и сочинение: ведь такое трудное, я сама ни за что не напишу. Думала-думала и попросилась в шесть часов к подруге пойти. Ты знаешь, ведь меня одну никогда на улицу не пускают. Вот довела меня наша мадемуазель до швейцара, я сделала вид, что поднимаюсь по лестнице, а она домой пошла. Я постояла на площадке, затем через несколько минут чуть не бегом на каток. Прихожу: почти пусто, снег хлопьями валит. Что сторожа разметут, то опять забросает. Только кое-где гимназисты толпятся. Неприятно, так неловко, все на меня смотрят, мальчишки какие-то глупости в мой адрес говорят. Хожу-хожу, его все нет. Так и не пришел, — чуть не плача уже, говорит она. — А я так беспокоюсь. Вдруг что-нибудь случилось с ним? Мне так его жаль! Боже мой, и из-за меня! А я, право, ни в чем не виновата. Я все сделала: и руку дала, и «Митрофанушку» попросила, и на каток опять пришла…

Бедная Юля! Мне больно на нее смотреть. Нет, эту глупую шутку необходимо исправить: то уже не смешно, от чего страдает другой. Но, пока переговорю с Ирой, я хочу хоть сколько-нибудь утешить Бек.

— Юлечка, милая, дорогая, не волнуйся, я уверена, что ничего не случилось плохого. Ты сама говоришь: снег сыпал, он и не пошел, потому что в такую погоду все равно кататься нельзя.

— Но ведь он не ради катка, а чтобы меня видеть; он и в первый раз без коньков был.

— Да, но он думал, что тебя в такую погоду не пустят, наконец, мало ли что задержать могло: гости какие-нибудь. Увидишь, все хорошо кончится, я уверена, — изо всех сил стараюсь я.

— Дай-то Бог, дай-то Бог, Мусенька, я так беспокоюсь. А как же сочинение?

Видимо, и «Митрофанушка» занимает некоторое местечко в пылком сердечке Юли.

Звонок и вторжение в класс Евгения Барбароссы прерывают наши дальнейшие излияния. Бедной Юле положительно не везет: ее вызывают. Урок, худо ли, хорошо ли, она отвечает, но затем следует то, чего пуще огня боится бедная Бек, — «летучие» вопросы.

— Скажите, пожалуйста, какое влияние на рыцарство имели Крестовые походы? — спрашивает учитель.

— На рыцарей? — Юля напряженно соображает или припоминает; вдруг вспомнив, очевидно, известное сочетание звуков, радостно разражается: — Под влиянием Крестовых походов рыцари стали сильно разлагаться.

Легкий смешок несется по классу. Я удерживаюсь изо всех