Пьесы - Афанасий Дмитриевич Салынский

Р ю р и к. Сквозь землю на три метра…

Н я н я (входит). Доброе утро, больные!

Б о л ь н ы е (вразнобой). Доброе, доброе, чтоб ему…

Н я н я  дает умыться из таза больным, поливая на руки из банки. Афоню она протирает мокрым полотенцем.

Н я н я. Во-от, во-от! Все полегче!

А ф о н я. И то, и то! Мне б счас в баньку, парку бы поддать, веничком бы тело высветлить…

Н я н я. Какая тебе баня? Какой веничек?

А ф о н я. Да уж токо в мечтах.

Н я н я. А кто не загадывает на будущее, тот и не жилец. Ты надейся, мечтай, на за-гад спросу нет. (Оглядывает палату.) О, милостивцы! Бедность-то, бедность!.. Но все равно, больные, прибирайтесь! Сегодня главврач обход будет делать.

Ш е с т о п а л о в. О-о, это серьезно, братцы! Подтяни-ись!

В палату стремительно вошла  А г н и я  В л а с ь е в н а — с седым хохолком, в золотых очках, ростиком и видом напоминающая полководца Суворова. За нею — сестра  П а н а, которая, только войдя в палату, нашла глазами Шестопалова и тут же сурово насупилась. В свите еще  Л и д а  и еще одна  н я н я.

А г н и я  В л а с ь е в н а (полуоткрыв одеяло на Восточном человеке). Как у нас тут дела? (Звонко завозит ему ладонью по спине.) Молодец! Скоро в строй!

В о с т о ч н ы й  ч е л о в е к. Вот что такое восточные люди!.. В Левоне говорили: па-амрешь, памрешь… В Виннице: кранты! В санпоезде: каша ему не давай, каша даром пропадет! Как так?.. Сколько вина не выпито! Сколько девушек не целовано! Несогласный! Вай, чуть не забыл! Дайте я вас поцилую!

А г н и я  В л а с ь е в н а. Потом, потом! После обхода. В процедурной. Мы изготовимся. (Направляется к койке Афони. Куда делись ее напор и веселость. Она слушает, выстукивает Афоню.)

Вся палата настороженно притихла.

А ф о н я. Ну, как оно, доктор? Навроде бы лучше?

А г н и я  В л а с ь е в н а. Да, да. Только вас, голубчик, переведут в другую палату.

А ф о н я. В изолятор?

А г н и я  В л а с ь е в н а. Н-нет, в другую… Там будет покойнее, теплее.

А ф о н я. Мне и здесь тепло. И ребята мне глянутся. Товарищ старшина-однополчанин. Спас меня, можно сказать. Молодежь…

Агния Власьевна, пряча глаза, уходит от койки Афони. Он было протянул просительную руку, но, всхлипнув, закинул сам себя одеялом с головой. Агния Власьевна, выдвинув ногой табуретку, садится между коек Попийводы и Миши, протирает очки, надевает, сидит, тяжело уронив руки.

А г н и я  В л а с ь е в н а. Что, Попийвода, все пэчэ?

П о п и й в о д а. Пэчэ, доктор, пэчэ. И шо воно?

А г н и я  В л а с ь е в н а. А если я вас в палату выздоравливающих? В школьный спортзал? Прохладиться?

П о п и й в о д а. Да як же ж так? Не долечивсь, не укрепивсь? Я ж буду жаловаться, писать в наркомат обороны…

А г н и я  В л а с ь е в н а. Я велю дать вам бумагу и чернила. (Мише.) А где этот негодяй, поносивший советскую медицину матерными словами? Где этот архаровец? Дайте мне его!

Миша тянет одеяло на себя. Агния Власьевна не дает.

Не-ет, вы поглядите на него, поглядите! Покажи-ка язык! Язык как язык. Обметан. Покурил?

М и ш а. Разок и зобнул всего…

А г н и я  В л а с ь е в н а. Зо-обнул! Зачем курил? От наркоза не обалдел? Могу добавить.

М и ш а. Ну его.

А г н и я  В л а с ь е в н а. Лидочка! Я срочно в девятую палату. Запишите назначения, раздайте лекарства. (Шестопалову.) Жена заморила или на фронте отощал? Пить надо меньше. (Стремительно уносится из седьмой палаты.)

П а н а  на ходу сдергивает с койки Афони фанерку с температурной таблицей, грозит Мише пальцем.

П а н а. Докуришься! Допрыгаешься! Туда же попадешь!.. (Уходит.)

Лида берет с подноса поставленные няней мензурки, заглядывая в журнал назначений, расставляет их по тумбочкам.

Л и д а. Пейте на здоровье, крепите оборону… Вам стрептоцидик. Та-ак. Вам — салицилка, аспирийчик… (Подходя к койке Миши.) А этому архаровцу плетку хорошую, чтоб берег себя.

М и ш а. Тебя что, не сменили?

Л и д а. Не сменили. Старшей сестре похоронная с фронта. Слегла…

М и ш а. Вон оно что! И у вас тут горе.

Л и д а. Не-ет, у нас только радости… (Кладет порошки на тумбочку. Няне.) Все. В восьмой палате Пана выполнит назначения.

Н я н я  уходит. Лида присаживается на табурет. Трясет градусник. Сует его Мише под рубаху.

М и ш а. Так я че, под наркозом в самом деле крыл?..

Л и д а. Крыл? Громил! Ниспровергал!.. Вон ваш товарищ не даст соврать.

Р ю р и к. Х-хо-э-э! Только теперь я окончательно убедился: против сибиряка по мату никто не устоит! Уж на что саратовские молодцы!..

М и ш а. А че! Мелкота! Вот у меня дед был, как даст — вороны с неба сыплются! Хотите верьте, хотите нет, в тридцать три колена загибал!..

Р ю р и к (подождав, чтоб Лида отошла). Дурында! В тридцать три! Она вон возле тебя и так и эдак, родненьким называла, а ты пластаешь…

Л и д а. Саратовский боец тут одного костылем…

Р ю р и к. Заглядывают в палату, хохочут. Цирк им! Сестрица ка-ак топнет ногой: «Человек в невменяемом состоянии, и смеяться над ним могут только идиоты». Я и отоварил одному костылем по кумполу! Покеда!

Рюрик подмигивает Мише, пристраиваясь на костылях.

М и ш а. Че подмаргиваешь? Окривеешь!

Р ю р и к  удаляется из палаты, прихватив за рукав Попийводу и коленкой вытолкав любопытно вытягивающего шею Восточного человека. Афоня все так же плоско лежит под одеялом. Шестопалов отвернулся лицом к стене.

(Возвращая Лиде градусник.) Ребята подначивали меня. Теперь вот условия создают.

Л и д а. Не переживай. Обычная картина. Ой, температура подпрыгнула.

М и ш а (неожиданно для себя погладил руку Лиды). Как подпрыгнула, так и спрыгнет. А наркоз ты мне давала?

Л и д а. Я. Говорю же — старшая сестра не вышла. Она прекрасный анестезиолог. Я первый раз. Изнервничалась вся. А ты мучился, бился, рвался, рубашку испластал.

М и ш а. Сколько раз сосчитал?

Л и д а. Сто двадцать. (Шарит в кармане, перебирает порошки.)

М и ш а. А первый раз, когда ранили, всего семь раз. Раз — вдох, два — выдох… И готов! (Пауза. С тоской.) И вздымет со стола, и понесет, будто звездочку в темную ночь… Летишь и видишь, как гаснешь… Вот так, поди, и умирают люди? А тебе самой-то не приходилось бывать под наркозом?

Л и д а. Нет, не приходилось. (Нашла порошок, развернула.)

М и ш а. И не надо, и не надо. Ну его!

Л и д а. Но я представляю. (Высыпает Мише в готовно подставленный рот порошок, дает запить.) Я маленькая в станице у бабушки в гостях играла с ребятами, они бросили в меня ворох соломы, навалились… Я задыхаюсь, боюсь, они не отпускают…

М и ш а. Во, во! Точно! Хочется рвануться, выкрикнуть удушье…

Л и д а (сама себе, тихо). Ты и рванулся. Чуть-чуть пошевелил пальцем. И крикнул. Шепотом, едва слышно.

М и ш а. Третье ранение… сказывается.

Л и д а. Потом, после войны, долго не сможешь заходить в аптеки и больницы — дурно будет делаться от запаха лекарств.

М и ш а. Дожить еще надо до этого «потом». Ох и порошок! Тьфу! Голимая отрава.

Л и д а. Ничего, ничего. Может, температуру снимет? (Щупает лоб Миши.)