Пьесы - Афанасий Дмитриевич Салынский

М и ш а. Жалко? С чего бы?

Л и д а. Лежишь распятый на операционном столе. Рубашка рваная, пульс слабый, жизнь едва в тебе теплится… только пот на лбу… мелкий-мелкий выступает… Я его вытру тампоном — выступит, вытру — выступит… И радуюсь — живой человек, только беспомощный… И вот — ты не смейся, ладно? И вот у меня такое ощущение, что ты мой младенец, ну, мой, совсем мой, мною рожденный… Не смейся, пожалуйста.

М и ш а. Че уж я, совсем истукан? Только вот… младенец — и сразу матом.

Л и д а. Это ж в беспамятстве, когда просыпаться начал. Бывает… Мало хорошего слушать такое, да куда денешься? Работа.

М и ш а. Лан. Ты, это самое… прости меня.

Л и д а. Так и быть… Прощаю. Какой спрос с дитя? С условием: не будешь больше лаяться?

М и ш а. Вот гад буду!

Л и д а. Ну уж… если гад, тогда, конечно… Ой, идти ведь мне надо!

М и ш а. Посиди еще маленько.

Л и д а. Две минуты.

М и ш а. Пять.

Л и д а. Хорошо, пять. (Пауза.) Ой, до чего я устала! Вот легла бы здесь, на пол на голый, и заснула.

М и ш а. Ты будешь еще приходить?

Л и д а. А как же? Я работаю здесь. Учусь в мединституте и работаю, чтобы карточку усиленную получать…

М и ш а. Не-ет, ко мне, сюда…

Л и д а. К тебе? А тебе хочется, чтоб я приходила?

М и ш а. Да!

Л и д а. Постараюсь! (Потрепав его по отросшему чубу.) А ты постарайся уснуть, ладно? (Уходит.)

Шестопалов грузно поворачивается, из недр постели достает красную грелку, отвинчивает пробку, брезгливо выплеснув из мензурки лекарство, наливает в нее из грелки. Выпив три мензурки подряд, Шестопалов утирается, теребит за одеяло соседа.

Ш е с т о п а л о в. Афонь! Афонь! Может, подживишь душу?

Не отзывается Афоня. В палату вкатывается тележка. Н я н я  и  П а н а  берут Афоню вместе с одеялом, перекладывают на тележку, везут. Возвращаются  П о п и й в о д а, В о с т о ч н ы й  ч е л о в е к, Р ю р и к.

П о п и й в о д а (сторонясь тележки). О то ж сотворилась жизнь! Две у ии дороги: у наркомзем и у наркомздрав, и всего один перекресток…

Шестопалов протягивает Попийводе мензурку.

(Опрятно выпив, утер усы, грузно поник.) Хай живэ той русский мужик Ахвоня.

Р ю р и к. Щеб не пекло! (Принимает мензурку от Шестопалова, несет Мише, встревоженно.) Э! Э! Кореш! Ты че? Ты че? Весь горишь?

М и ш а. Ти-ха! Ша! А то загремлю вслед за Афоней…

Ш е с т о п а л о в (Попийводе). Я Афоню-то на себе… Заползает на меня… Волоку… Сам виноват… недоразведал. Боевому охранению доверился… Там салаги двадцать пятого года, шары на затылке!.. На нейтралке попали в минное заграждение… Хай подняли. Обнаружилось! Фрицы нам и дали! Зачем тащил? Зачем мужика мучил? Зачем все это? (Трясет, давит грелку.) Ребята, нету ли у кого? (Рюрику.) Чего у вас там?

Р ю р и к. Да вот, Мишка…

М и ш а. Ничего, ничего… Я битый, я сдюжу. Только никому ничего…

Н я н я (вбегая в палату). Все по местам! Шефы!

В палату входят  д в а  п о д р о с т к а в пионерских галстуках. У одного мальчика через плечо подвешен аккордеон. Они натыкаются на стол… Ощупав спинки коек, стол, табуретки, гости отодвигают в сторону стол, становятся посреди палаты.

П е р в ы й  м а л ь ч и к. Учащиеся отдельной образцовой школы слепых детей приветствуют героев битв с фашизмом и предлагают им прослушать маленький концерт.

В т о р о й  м а л ь ч и к (маршируя вместе с ним). Мы советские ребята, очень счастливо живем, а как вырастем большие, всех фашистов перебьем!

П е р в ы й  м а л ь ч и к. Будем крепко мы учиться, как границу охранять, а в свободные минуты будем петь, плясать, играть!

Второй мальчик пошел в пляс, но наткнулся на койку Рюрика, чуть не упал.

Р ю р и к (поймал его). Лучше пойте, ребятишки. (Присаживается на койку Миши, подтыкает под него одеяло.)

В т о р о й  м а л ь ч и к (отряхиваясь). Есть петь! (Берет переборы на аккордеоне.) Л-любимая песня фронтовых бойцов «Медсестра дорогая Анюта!»

О б а (поют).

Дул холодный порывистый ветер,

И во фляге застыла вода,

Нашу встречу в тот зимний вечер

Не забыть ни за что, никогда!

Был я ранен, и капля по капле

Кровь горячая стыла в снегу,

Наши близко, но силы иссякли,

И не страшен я больше врагу.

Не сдавайся ты смертушке лютой,

Докажи, что ты парень-герой,

Медсестра, дорогая Анюта,

Подползла, прошептала: «Живой!»

Попийвода плачет, Восточный человек плачет, Рюрик, задрав голову, смотрит в окно. Миша, бессильно роняет руку, сваренно распускается.

Ш е с т о п а л о в (шорнув рукавом по лицу). Парень! Эй, парень! Поди, брат, сюда! (Лезет рукой под матрас, вынимает массивные часы с цепочкой, сует их подошедшему мальчику.)

М а л ь ч и к (было взял подарок, но тут же начал отталкивать руку старшины). Он, я думал сахар!

Ш е с т о п а л о в. Бери! Фрицевские. Золотые. Может, тебя за их вылечат. Может, ты вторым Лемешевым станешь. Я их все одно пропью-у-у-у…

Р ю р и к (трясет Мишу). Кореш! Кореш! Ребята! Мишке худо! Врача! Сестру! Э-эк скребутся… (Схватил костыли, метнулся из палаты.)

Картина вторая

Изолятор. Глухая белая комната. Две койки, крашенные белым. На одной койке мечется, рвет на себе бинты  М и ш а. На второй койке лежит неподвижно, уставившись в потолок, А ф о н я. Среди сцены на стуле сидит  Л и д а, просматривает книгу процедур, что-то записывает в нее, что-то зачеркивает.

Входит  С м е р т ь, напевая: «Во лузях, во лузях, во лузях ходила…» Окинув цепким взглядом палату, всплескивает руками.

С м е р т ь. Ох, живучи людишки! (Пританцовывая вокруг кроватей, трогает ладонью то одного, то другого.) Во лузях, во лузях головы косила…

Л и д а. Зачем ты сюда пришла?

С м е р т ь. Ты будто и не знаешь?

Л и д а. Наглая! Сумасбродная! От крови пьяная…

С м е р т ь. Мое время! Всех передавлю! И до тебя, Милосердье, доберусь!.. Ишь, субчики, в изоляторе укрылись! Борются! Со мной? Ха-ха-ха! Пустое дело, ребята! Я королей, бунтарей, инквизиторов, которые страшнее смерти хотели казаться, успокоила. (Гладит Афоню.) Ух ты, мой роднуля!

А ф о н я. Уйди! Уйди!

С м е р т ь. Как это «уйди»? (Делает из пальцев козу.) Идет козара по большому базару, кого найдет, того забодает, забодает.

Л и д а. Отстань от человека!

С м е р т ь. На тебя его спокинуть? На муки? На страданья? Это ведь жестоко, Милосердье. Эй, товарищ Сидоров! Ты что, со своей Марфой никак расстаться не можешь?

А ф о н я. Матрена у меня.

С м е р т ь. Матрена, Марфа — не все ли равно? Все на одно лицо.

А ф о н я. Это для тебя все на одно лицо. Моя Матрена как ягодка!

С м е р т ь. Эй, Матрена-ягодка! Явись, иначе мужа отобью!

Голос из-за сцены: «Я те отобью! Я т-те…» Вбегает  М а т р е н а.

М а т р е н а. Ой, кто это? Зачем ты, Афонюшка, ее привечаешь? Зачем? Она же пустоглазая! Отринь! Отринь! Родимый…

А ф о н я. Не могу, Матреша. Нет больше сил… Проститься… Милости. Детишек.

М а т р е н а вводит за руки  д в у х  м а л ь ч и к о в  в рубашках, подпоясанных поясками,