Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

протянул,

в который раз пройдя через стену,

чтоб снова опознать пейзаж души

и тем пейзажем убедиться: жив!

Так вот он снова, словно приговор,

немного краток: улица, забор,

кольцо трамвая, мост через канал,

пустырь, репейник и над всем стена,

стена без окон, на которой сад

всплывает вверх, как ночь тому назад,

и дверь в стене, ведущая в тиши

к такому же пейзажу — вид души,

где тот же сад юродствует, дрожа.

Прощай, пейзажем ставшая душа!

5 марта 1964

270. Лесное лето

I

В ручье, на рыхлом дне, жилище

пиявок, раков и мальков,

он на спине лежал их пищей,

и плыли волосы легко

вниз по теченью, что уносит

в сетях запутанную осень.

А возле, девой пламенея,

вслух бормоча молитвослов,

его семья, как будто племя,

носилась в облаке цветов.

II

Где красный конь своё лицо

пил, наклонясь к воде лесной,

буравя й его чела,

там в пряже путалась пчела,

и бор в просветах меж дерев

петлял побегом голых дев,

и там, где трав росой потея,

сон рыбака будили тени,

старик, трудом осилив ы,

рек: «Рыбы дети мне, не вы!

III

Век простоять мне на отшибе

в никчёмном поиске дробей,

когда я вижу в каждой рыбе

глаза ребёнка и добрей,

что в дыме высушенной сети

со мной беседуют о смерти!»

И в реку стряхивая рыб,

старик предался полудрёме:

«Возможно, вовсе я не был,

но, завертясь, не сразу помер!»

IV

Так, обратясь к себе лицом,

лежал он на песке речном.

Сентябрь 1965

271. Листание календаря

I

Как если б я таился мёртв

и в листопаде тело прятал,

совы и мыши разговор

петлял в природе небогатой,

и жук, виляя шлейфом гуда,

летел туда широкой грудью,

где над водою стрёкот спиц

на крыльях трепеща повис,

где голубой пилою гор

был окровавлен лик озёр,

красивых севером и ракой,

и кто-то, их узрев, заплакал

и, может, плачет до сих пор.

II

Гадюки быстрое плетенье

я созерцал как песнопенье

и видел в сумраке лесов

меж всем какое-то лицо.

Гудя вкруг собственного у,

кружил в траве тяжёлый жук,

и осы, жаля глубь цветка,

шуршали им издалека.

Стояла дева у воды,

что перелистывала лица,

и от сетей просохших дым

темнел, над берегом повиснув.

III

Зимы глубокие следы

свежи, как мокрые цветы,

и непонятно почему

на них не вижу я пчелу:

она, по-зимнему одета,

могла бы здесь остаться с лета,

тогда бы я сплетал венок

из отпечатков лап и ног,

где приближеньем высоки

ворота северной тоски

и снег в больших рогах лосей

не тронут лентами саней.

IV

И здесь красива ты была,

как стих «печаль моя светла».

1966

272. Сельская идиллия

1

Поляна пчёл и сновидений

зады качала травоядных,

ни прутьев ивовых плетенья,

ни тишина градской ограды —

ничто здесь не являло сада.

Была природа здесь на воле,

одна еда была работой,

пастух, работою доволен,

лежал в тени, большой и потный.

Скот набивал мешок желудка:

одни — сурепкой, незабудкой,

другие всем, что видит глаз,

тем и лопух был — ананас,

но всевозможный этот корм

в мир возвращался лишь дерьмом,

в котором даже зренья лев

с ромашкой спутал бы свой зев…

Корова, съев цветок и корень,

вслух промычала: «Poor Yorick!»

и, мыслью отделясь от стада,

остановилась в центре зноя

и утолила почвы жажду,

явив земле второго Ноя,

то был крылатый муравей —

себя и многих красивей —

и он летел вперёд как роза

на пик пастушечьего носа,

чтоб тварью, что призрел Господь,

обгадить дремлющую плоть…

2

Пастух быстрей одел очки:

«Откуда вы, зачем и чьи?

и что вам надо, червячки?

тревожа слизистые плёнки,

вы разорвали сон мой тонкий,

а мне во сне являлась дева,

чьи оба уха были слева,

на месте глаз сияли рты,

с груди свисали животы,

красивый нос лежал на лбу,

глаза болтались ниткой бус.

Она дала мне их потрогать,

сама ушла лежать пирогой

в осоку, камыши, тростник,

вся одинока, как лесник…

Как время обратить назад:

я не успел вернуть глаза,

она исчезла сновиденьем,

оставив зренье у меня,

теперь безумный, как маньяк,

искать пойду её везде я…

я видел дев, хоть и наивен,

но эта — всех была красивей!»

Со сна опухший, встал пастух

и обратил свой пах к кусту,

в котором жук, раздвоя панцирь,

в два пальца яростно сморкался,

и так же трепетно и гибко

играло радио на скрипке.

Деревни северной краса,

шла, персию тряся, коза,

та персь — двухпалая перчатка —

была надута в знак достатка,

но конь, сидящий на холме,

был явно не в своём уме…

3

Пока пастух живой струёй

край плоти сочетал с землёй,

корова подошла к коню,

в нём видя дум своих родню,

и, обратясь к безумцу задом,

чуть слышно позвала: «Не надо…»

Был под корову луг расстелен,

и плоть её, давя растенья,

давя букашек на цветах,

пыталась прыгать и летать.

Пастух, заметя эту схватку,

в штаны запрятал край початка.