Священные чудовища. Ужасные родители - Жан Кокто

Он не принял в расчет мадам Валиш.

Пока он выполнял свой долг на Монмартре, и мадемуазель Тома, помолчав, произносила слова, поразившие неверующего: «Благодарю, месье, я скоро увижусь с ним. Я ему расскажу о вашем визите», – мадам Валиш пересекала угол авеню Монтень и Елисейских полей.

Она не забыла ни прогулки на позиции, ни вагона, ни успеха княгини, ни медицинский конвой, чья работа была нарушена из прихоти Гийома.

Месть совершилась.

Эта вампирша знала обо всех смертях, от Бельгии до Эльзаса, раньше других. О смерти Гийома она узнала от брата Жантиля, майора с южного берега, прибывшего в то утро в отпуск.

Он преподнес эту весть в следующих выражениях: «Хвастун получил то, что заслуживал».

Она несла эту весть, еще теплую, Генриетте и мадам де Борм.

Эти две женщины, которые не решались выйти из квартиры, боясь хоть на минуту пропустить ответ Гийома на письмо Генриетты, собирались за покупками.

В прихожей они встретили мадам Валиш. Ее серьезный вид испугал их. Они вернулись в гостиную.

Мадам Валиш знала, как вонзить нож. Она просто сказала:

– Я же вам говорила!

Генриетта поняла первая. Она кинулась к мадам Валиш.

В считанные секунды злодейка покончила со своими жертвами.

Войдя в гостиную, Пескель-Дюпор застал уже финал.

Генриетта и ее мать рыдали, рвали на себе платья. Стоя перед ними, мадам Валиш придумывала подробности.

Пескель-Дюпор схватил ее за юбку.

– Вы! Вы! – задыхался он, – Доставьте мне удовольствие и выйдете вон. Живей!

Oн тряс ее, тащил к выходу. Он готов был ее раздавить. Oн выкинул ее за дверь.

Что до всего этого было мадам Валиш? Она поправила шляпу и с возросшей внутренней силой полетела к себе.

Жантиль за столом поглощал закуски.

– Поздравьте! – крикнула она с порога. – Я видела то, чего жаждала. Мать и дочь. Двойной удар.

Она надеялась наконец ошеломить обожаемого ею мужчину, который пользовался ею и знал, как влияет притворное бесстрастие на истеричек.

– Манеры высшего класса, – без обиняков заявил он, намазывая маслом ломтик тоста.

Мадам Валиш, пьяная от любви и удовлетворенной ненависти, поглядела на этого человека, который ел и жил, ничему не удивляясь.

– Доктор, – пролепетала она, – вы – бог!

– Богов нет, мадам. Я только здраво рассуждаю, вот и все.

Мадемуазель де Борм не перенесла последствий удара.

Мать увезла ее в санаторий Отей.

Через два месяца она умерла от нервной болезни, которая не была смертельной. Другими словами, несмотря на все меры предосторожности, она отравила себя.

В одночасье ее мать превратилась в старуху. Она видалась только с Пескель-Дюпором.

– Поженимся, – говорил он. – Вам нельзя жить одной.

– Подождите, – говорила княгиня. Теперь вы слишком молоды. Нам не везет с нашими летами. Но они когда-нибудь совпадут…

Кладбище моряков возле церкви в Ньюпорте похоже на дрейфующий бриг.

Сломанная мачта обозначает центр.

Не опиум ли везет этот бриг? Команда погрузилась в глубокий сон.

Каждая могила красиво украшена ракушками, галькой, осколками, старыми рамами и перилами. На одной из них написано имя Жака Руа.

Жак Руа, получив смертельную рану в Сен-Жорже, угас за четыре часа в пункте первой помощи в Ньюпорте. Он был счастлив отомстить сам себе за смерть Пажо и Гийома.

На его крест обычная надпись.

Но на соседнем кресте можно разобрать:

«Г. Т. Фонтенуа. Умер за нас».

Мыс Негре

1922

Рыцари Круглого Стола [35]

Действующие лица

Артур, король Британии

Мерлин, чародей

Ланселот Озерный

Галахад по прозвищу Белый Доспех

Лже-Галахад

Гавейн

Лже-Гавейн

Саграмур

Гиневра, королева Британии

Лже-Королева

Бландина

Говорящий цветок.

Голоса фей.

Впервые пьеса была поставлена в «Театр де л’Эвр» (под руководством Полетт Пакс – Л. Бер) 14 октября 1937 г.

Декорации и постановка автора.

Костюмы Шанель.

Предисловие

Столько произошло чудес с тех пор, как Расин писал свои предисловия, считая, что шедевры нуждаются в защите, столько чудес вошло в жизнь и освободило театр от правил, которые ограничивали его со всех сторон – или, вернее, обязывали таких, как Расин, не назначать себе границ самим, а выступать в качестве моралистов, что я считаю полезным для 1937 года иной род предисловий.

Голгофы, на которые всходили наши учителя, не превратились в места народных гуляний.

Голгофа перемещается, вот и все. Всегда приходится восходить на нее заново, может быть, не так одиноко, но по-прежнему в пустоте и под глумления.

Что касается моей драмы «Рыцари Круглого Стола», где я как будто порываю со своего рода одержимостью Грецией, то было бы безумием опираться на предание и точность, поскольку ее жанр – порождение самой неточности, и точности нет в ней места, кроме как в скрытых формах числа, равновесия, перспективы, мер и весов, чар и т. п…

Мне кажется, интереснее рассказать, как родилась эта вещь. Не стоит усматривать косвенного хвастовства в том, что я не считаю себя вправе нести за нее ответственность. Вдохновение не обязательно нисходит откуда-то свыше. Чтобы объяснить его, пришлось бы всколыхнуть все темное в человеке, и, несомненно, ничего лестного там бы не обнаружилось. Роль поэта очень скромна. Поэт под началом у своей ночи.

В 1934-ом я болел. Как-то утром я, к тому времени отвыкнув нормально спать, проснулся, и передо мной прошла от начала до конца эта драма, интрига, эпоха и персонажи которой были настолько не моего обихода, насколько это вообще возможно. Добавлю, что они были мне неприятны.

Только через три года, уступая дружескому насилию Маркевича, я пришел к тому, чтоб извлечь эту вещь из невнятицы на обочине сознания, где держал ее, как, бывает, во время болезни утром продлеваешь сновидение, месишь сумрак между ночью и днем и придумываешь какой-то промежуточный мир, увиливая от столкновения с явью.

Раз написав пьесу, я связал себя документом, оказался поставлен перед лицом моих ошибок и решил их и держаться. Не считая «Говорящего цветка», взятого из газетной заметки (какое-то растение во Флориде испускает радиоволны, как передатчик), вся эта вещь была мне, повторяю, подарена мною самим. Не надо видеть в этом даре какого бы то ни было основания гордиться.

Что меня волнует, когда я рассматриваю «Рыцарей» со стороны, так это главный образ, невидимый образ Джинифера, юного беса, слуги Мерлина.

Этот персонаж является лишь в облике тех, в кого перевоплощает его воля чародея. То они действительные персонажи (Гавейн, королева, Галахад), то фальшивые. По ходу пьесы