Бабья доля или Добродея - Наталья Александровна Баскакова

Село утопает в цветах, как в цветочной клумбе. На привольных лугах растут саранки, колокольчики, иван-чай, тысячелистник, поповник или ромашка крупноцветная, дикая редька или как в народе называют – сердибус, клевер. Разнотравье приносит неповторимый аромат не только в село, но и в каждый дом.

Множество родников, которые рождаются из земли, имеющие неиссякаемую целебную силу, воспевают тех людей, которые живут в селе Благодатном, сформированным из трёх широких улиц – Зимник, Верхняя и Большая.

Основное население составляют старообрядцы, лишь несколько семей казачьих и мирских православных. Дома, в основном, пятистенки, установленные на высокий и крепкий фундамент. Каждый из них, в свою очередь, служит подвальным и цокольным помещением. Именно в этих помещениях развиты промыслы и ремёсла селян: Чеботари тачают обувь, шорники шьют конскую упряжь, бондари изготовляют кадушки для воды, квашенья капусты, засолки грибов и огурцов, банные шайки. Мастера по дереву режут ложки, чашки, гончары лепят горшки и крынки. Берестяных дел мастера изготовляют туеса. На смолокурнях выгоняют дёготь и смолу.

А какую жевательную резинку из смолы лиственницы бабы готовят. В лесу собирают кору лиственницы, отделяют от неё смолу, затем смолу кладут в горшок, ставят в вольную печь и вытапливают до самого вечера, затем готовую массу: берут из горшка, выкладывают ровным слоем, выстаивают до затвердевания и разрезают на мелкие кусочки. Называют они свой продукт ласково – «лесонька». Лесонька может храниться десятки лет, сохраняя первозданную свежесть и аромат. Жуёшь эту лесоньку, во рту хвойный аромат, зубы становятся белее, да и дёсны укрепляются.

Бортники в лесу ведут сбор дикого мёда, который хоть и горек на вкус, но по качеству не уступает домашнему. Каждый хозяин занимается своим делом, село с каждым днём богатеет.

Солнце, играя своими лучами, поднимается из-за гор. Над рекой рассеивается туман. День обещает быть тёплым и солнечным.

Возвращаясь домой, Тихон вдалеке заметил знакомую до боли фигуру. Дарья несла воду на коромысле, весь стан её плавно покачивался. Вёдра же, как будто приросли к воздуху, даже не вздрогнут, только ковш, который лежал на поверхности воды, приятно позвякивал.

У Тихона нежно встрепенулось сердце и от ночных мыслей, и от того, что вот сейчас она подойдёт очень, очень близко к нему, подарит свой ласковый взгляд, обдаст его чуть уловимым приятным теплом, и он опять онемеет от счастья. Но Тихон успел себя взять «в руки», недаром он окончательно решил всё ночью, И, лишь только Дарья поравнялась с ним, Тихон, кашлянув «в кулак», сказал:

– Здрастуй, Дарья.

– Здрастуй, – Дарья улыбнулась и посмотрела так на Тихона, что как будто, сказала: «Знаю, что хочешь мне что-то сказать, вот и не тяни время». Вслух же произнесла:

– Как спалось-ночевалось?

– Спасибо, хорошо, ничего – бодро ответил Тихон.

– Вот я и гляжу, чо «ничего», глаза-то как у тетерева-косача красны.

Тихон, как бы не слыша этих слов, продолжил:

– Люблю я тобе, Дарья. Люблю так, что без тобе не сушшествут ни какой жизни. .Знаю, что шшас будешь смеяться, скажешь, что я тобе не пара, что тобе нужен молодой. Говори, любо твоё слово для меня – награда.

Дарья зарделась, улыбка исчезла, лицо её как-то странно преобразилось.

– Чово-жа тперь делать –то будем, Тиша, ведь и ты мне люб?

Тихон от радости чуть не кинулся к Дарье, чтобы закружить её в объятиях, крепко поцеловать в эти милые, маленькие, пухлые губки. Но во время одумался и лишь произнёс:

– Радители вечером дома будут?

– Дома, а чово?

– Жди сватов.

– Да ты чово, Тихон, не отдадут меня взамуж.

– Поживём, увидим.

Тихон, оживлённый, зашёл домой. Мать – Аграфена Кузьминична копошилась у печи, отец – Афанасий Евдокимович сидел за столом и вприкуску с комковым сахаром пил из блюдцаа фамильный чай. Тихон, как мальчишка, прямо с порога заявил:

– Тятенька, жениться я буду.

– Давно бы надо, – ответил спокойно отец, не отрываясь от любимого занятия.

– Батюшки-светы, – вскликнула мать,– кого ты брать-то надумал, Тиша?

– Дарью Горожанову.

Отец чуть не захлебнулся.

– Эк, куды хватил, совсем сдурел, язви тя, тобе в жёны нужна баба, али девка кака «перстарок», а эта совсем ишшо дитё.

Мать тяжело опустилась на сундук:

– Да и не отдадут Горажановы Дашу за тобе. Ведь не чета они нам, они – казаки, мы – христьяни, вера у нас разна: они – православны, а мы – староверы, они вон каки богаты, а у нас… .

– Да ведь я-то коммунист, а значит, верую в партию и в Ленина.

– А ежели коммунист, дак тогда не сподручно как-то девку-то портить, – хитро подметил отец.

– Это кто же тобе, тятенька, сказал, что я её портить сбираюсь, я жить с ней хочу и детей рожать.

***

Как и предполагали Шлемовы, сватовства не получилось. Ефим Степанович ни «да» ни «нет» не сказал. Лишь только промолвил в ответ, что подумает и ответ даст где-то недели через две.

Только за нежданными и нежеланными сватами закрылась дверь, Ефим Степанович сурово посмотрел на дочь:

– Ну, чово догулялась?

Тут вступила мать, немного как бы беря под защиту Дашу:

– Ты уж не так прытко, Ефим, дитё она ишо.

– Дитё?! – Рассвирепев, отец стукнул кулаком по столу. – Это дитё скоро тобе «в подоле» принесёт.

Дарья сконфузилась:

– Неправда твоя, тятя, ни чово тако не будет,– потом немного замялась и тихо добавила. – А Тишу я люблю, чово хотите со мной, то и делайте.

– «Тишу люблю»,– передразнил отец дочь. – Да Тихон Шлемов тобе чуть ли не «в отцы» годится. Это только подумать, шышнаццать лет разница.

Мать начала судить со своей колокольни:

– Даша, доченька, послушай меня, я тобе ничово плохого не желаю. Ведь он – коммунист, пролетарьят, а мы люди тёмны, малограмотны.

Но Дарья и слышать не хотела.

– Ежели взамуж меня не пустите… , я так с ним буду жить.

Ефим Степанович вскочил, схватил вожжи и метнулся к Дарье. Мать успела собой заслонить дочь.

– Не надо, Ефим, этим девку не воспиташь.

Две недели Ефим Степанович ходил в глубоком раздумье. Уж больно ему не хотелось родниться с голодранцами. Он же знает, как наживается это добро. Ноги и руки болят от непосильной работы. Хоть и говорится: «Своя ноша не тянет», а всё же эта ноша дорого ему обходится. Да и Дашка, уродилась же эта непоседа, упрямая, вся в отца пошла, с гордостью не раз отмечал Ефим Степанович это достоинство в любимой дочери, а тут уже

стал побаиваться.