Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

влечения её порой возносило на такие высоты, что он казался себе подсобным рабочим на необъятной ниве языка, по которой она проходила гордо, как хозяйка, купаясь в лучах солнца и сжимая в ладонях ядрёные колосья спелой пшеницы. А он? Прилежный литератор второго ряда, старательный, но бескрылый, незаслуженно заброшенный в красочную стихию языка.

Ему вдруг стало жалко себя: она, хотя и «никто», достигает бессмертия, а он, как подёнщик, строчит материал для её любовных воспарений. Да ещё она просит заочных ласк в награду за любовь, которая её же возносит над ним. Он ей отвечал, жалуясь и заклиная:

«Я подумал сегодня о своих словах, текстах, которые мне дороже и чувствительнее, чем клеточки тела. Кто будет любить их, когда я умру? Кто будет заниматься ими, прижиматься к ним, ласкать, испытывать их тепло? Подумайте, что любовь может быть обращена на такие проявления нашего существа, которые для нас важнее нас самих. И вот это моё существо, которое меня переживёт, нуждается в Вашей любви, а может быть, и переживёт меня только благодаря Вашей любви. Не отказывайте ему в любви!»

Она ответила, перенося его загробные упования на более насущное:

«Близочка, что же делать, если у меня каждая клеточка мечтает о Вашей и просит Вашей кожицы, и трепетания этого сладкого, и вздохов, и губок, и потереться, и впитать в себя… Ну, не сердитесь, мы всё-всё выясним и будем всегда-всегда сладко складывать чётное с нечётным… простите, а?.. ясночка моя, царапинка, захлёбушка…»

Подчас он физически ощущал, какого накала достигает их близость там, далеко от него, за лесами и реками, за ветрами и облаками, и это не могло не отдаваться в нём головокружением, почти достигая точки последних содроганий.

«…Потому что нельзя не чувствовать, как Вы часто, без конца, заходите во все выемочки, до дна, и заливаете их собой… да нет, этого не может быть!.. мисенька, неизвестно, что и как дальше, давайте проживать до конца (до самого конца, до беленького кончика) то, что есть сейчас…ещё, свечечка горячая, ещё, без конца, всё плавится от Вас… миссинька, давайте не будем жалеть, что всё так, как бы порознь, потому что на самом деле – одновременно, я вот всё время это чувствую! ммииииииссссси, мисенький мись таааак вмисивается вмиссьно в мисссь, каааак вмиссссссьно…»

Что ещё могло бы с ними случиться, даже в лучшем из миров, если уже наступило вот это: речь, переходящая в стон и содрогание? Она отстаивала превосходство фантазии над реальностью, и даже не превосходство, а всеобъемлемость:

«Сейчас, в сравнении с любым веком, инфы и опыта у всех нас так много, что представление о человеке, основанное на косвенных его следах, может быть абсолютно верным, и даже вернее реального, потому что сканирует более глубокие пласты. Да, мы никогда не виделись, но ведь нет сомнений, что в любой толпе я сразу подойду к Вам и, если будет к тому же темно, тут же вольюсь в зашейно-затылочные тесноты и нашепчу на ушко, что вот, наконец-то… Когда я говорю, что сейчас, в эту минутку, в полном кромешняке (Вы ведь спите, сэр, или как?), оказываюсь возле Вас, и Вы, не удивившись, подгребаете меня под себя, и мы проваливаемся друг в друга, то… разве это не ТАК И ЕСТЬ???»

Так и есть! Всё уже сказано и пережито на пределе, чего же ещё? И всё-таки оставался последний соблазн – спуститься на землю, заглянуть в иной, то есть «здешний», мир, за краем «аэротики».

Дождавшись хороших летних дней, она вдруг предложила ему загородную прогулку вокруг сказочного озера. Совсем близко, в часе езды, по пушкинским местам – как раз в день рождения Пушкина. «Вот кто умел жить сполна и в реале, и в фантазии!» И тут же засомневалась:

«Реальность – подлая баба, и что в ней будет – неизвестно!!! Повторю – если мы увидимся в реале, надо будет начать С НУЛЯ!!! Будто ничего вообще не было!!!»

Он понимал: иначе может наступить «дых», жуткое крушение. Это как выпасть из иного мира в этот, где у нас пахнущие тела, волоски на коже, трёхмерные жесты. Мы будем беспомощны, как новорождённые. А сколько времени нам будет дано на то, чтобы вырасти, повзрослеть? Всего несколько часов.

Тем не менее, как первый шаг в этот потусторонний мир, она прислала ему свою фотографию, якобы для того, чтобы он не разминулся с ней в вокзальной толпе, а на самом деле, чтобы пройти с ним хотя бы стадию детского сада в привыкании к себе. Он только потому не удивлялся, что она не сделала этого раньше, что ожидал увидеть старую грымзу. Но фотография не подвела, изобразив примерно то же, что рисовалось из писем. Тип Нонны Мордюковой, только мягче: в глазах меньше решительности, больше вопроса и ожидания. Светло-русые волосы, ярко-карие глаза, круглое, слегка обветренное лицо, пухлые губы… что-то крестьянское и прибалтийское.

Встретились у вокзальных часов. Постояли напротив друг друга, как два часовых на страже хрупкой реальности. Сиреневая кофточка, коричневая юбка, сильные плечи, крупные колени и икры. Рюкзачок за спиной. Ростом она была ему соразмерна, но, пожалуй, слишком крупна, ширококостна, налита женской тяжестью. И всё-таки вскоре он почувствовал, что «нет», сильно звучавшее в нём, когда она приближалась к нему и находилась рядом, представляет некую вариацию на тему изощрённого, а может быть, и извращённого «да».

Им повезло сразу занять свободные места, а потом вагон набился людьми, и толпившиеся вокруг мужчины впивались в неё тяжёлыми, наглыми взглядами… По письмам она представлялась ему разговорчивой, даже болтушкой, но оказалась тихой и рассеянно-сосредоточенной. У неё была правильная речь, безо всяких завитушек и диалектизмов, но всю дорогу они в основном молчали. Она слегка отворачивалась от него, блуждая взглядом по окрестностям. «Обнуляла» их предыдущие отношения. А он косился на стоявших вокруг мужчин и старался воспринимать её их глазами, осваивать её в «реале».

Они сошли на ничем не примечательной станции и двинулись к озеру; дорога, сначала широкая, постепенно сужалась. Озеро уже поблёскивало недалеко за стволами берёз и клёнов. Было безлюдно и тихо. Они вышли на залитую солнцем поляну с изумительно яркой, сочной травой. Она остановилась, подошла к нему почти вплотную, коснувшись грудью… он чуть отступил.

– Сделаем маленький привал перед озером? – предложила она. – А то оно такое сильное, пробивает насквозь, надо к нему привыкнуть на расстоянии. А потом можно и искупаться.

Он с изумлением наблюдал,