Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

рыдания, со вкраплениями сюжета, воспоминаний, но главное – с истечением слёз, и немножко крови, и любовной смазки, и всё это осязается на письме, и так по-женски пахнет, и так по-человечески пронзает… Это проза не просто женщины, а женского вообще».

Всё, что могли, они уже написали друг другу, а потом скрепили подписью – тем же почерком, но уже во плоти. Собственно, их встреча и была таким росчерком: «написанному верить». Стало ясно, что никакого движения, кроме кругового, им уже не дано: они обречены вращаться вокруг той встречи, как невидимой оси; а остальное – симметрия взаимно отражённых слов и жестов, раскатистое многократное эхо. Она сама это осознала:

«Художники знают, что на картине один цвет, раз возникнув, должен повториться – хотя бы ещё два-три раза, должно произойти ЭХО цвета. Так вот, желание так же должно отразиться и повториться в другом – ЭХОМ – и вернуться в этот бесконечный круговорот!!!»

Бесконечный круговорот желаний… Вечное супружество по переписке… Вместе они создали совершенный роман-палимпсест, где текст одного вписан в текст другого, и нельзя сказать, чей в чей. Больше они не писали друг другу. И так и не узнали, кто кого пережил.

Возраст

Пупок

Пупочки, завязанные внутрь и наружу. Эта тема вдруг вытащилась из моего детского подсознания. Я на неё особенно не рефлектировал, но она там была, была. Пупочек в детстве представляется чем-то несравненно более важным, чем оказывается впоследствии. Жизнь постепенно уходит все дальше от того таинственного места, оттуда изошла. Но детство ещё близко к этой завязи, которая представляется главной загадкой бытия, окном в неизвестное; заглядывать в пупочек страшновато, как в глаз циклопа. Между тем дети ходят голенькие, пузики распахнуты, и вот он – самый наглядный предмет для сравнения. Свой или чужой? Ввёрнут или вывернут? Спрятан или торчит?

Помню, что дети, у которых это было «не так» (как у меня), представлялись мне «чужими», «варварами», как бы выходцами из другого класса или нации (если перевести на взрослый язык это детское ощущение). Правильный пупок – такой, как у меня. Мальчики с торчащими пупками были в основном пролетарские. Девочек не помню, наверно, и глядеть на это место боялся.

Впоследствии в увлекательном разговоре со сведущей дамой-врачом этот вопрос прояснился. Оказывается, пупочки завязаны наружу у тех детей, которых принимали в сельских больницах или плохо оснащённых городских роддомах: пуповину обрезали с большим запасом, чтобы избежать риска инфекции. А в роддомах с высоким уровнем медицины инфекцию было легко предотвратить и потому обрезали короче, больше заботились об эстетике, о том, чтобы аккуратно уложить пупочек во впадинку.

Могу ли я признаться, что когда зашёл разговор о «правильных» пупочках, я вдруг заволновался, какой же пупочек моей милой собеседнице представляется правильным: интроверт или экстраверт? Побоялся спросить, чтобы нечаянно не наткнуться на роковое несходство. А ведь, в сущности, этот вопрос о пупках-интровертах и экстравертах поглубже, чем разница психологических типов. Между интро- и экстра-, возможно много переходов, и сам я, амбиверт, постоянно перехожу из одного в другой. А вот свой пупочек уже никогда не развяжешь и заново не завяжешь: обречённость, судьба…

Вот сюжет для небольшого рассказа. Встречаются он и она, сходятся абсолютно во всём, по всему кругу жизни и мировоззрения, – и только пупочки у них завязаны по-разному. И вдруг понимают, что им не суждено быть вместе. Доходит до них их душевная несовместимость, которая этими пупочками неотвратимо обозначена (как оттопыренные уши у Каренина – признак отчуждения Анны от мужа).

А вот другой лирический рассказ. В молодости, пока он встречался с социально близкими женщинами, форма пупка была им незаметна и для него самого неощутима. Но потом, когда он, как писатель, вошёл в другую среду, он стал опасаться, что его пупок станет притчей во языцех. Однажды он познакомился с известной актрисой Садовниковой, по происхождению из мещан, но с запросом на высокую, чуть ли не аристократическую культуру. Их быстро потянуло, даже бросило друг к другу… В пылу страсти она лежала с закрытыми глазами. Вздохи, признания, слияние душ и тел… И вдруг она обратила внимание на его пупок. Он поймал её взгляд – и увидел в нём то ли удивление, то ли испуг. Она ничего не сказала, но что-то изменилось в тембре её голоса. Он стал звучать чуть суше. Когда они прощались, выяснилось, что она вскоре уезжает на гастроли, о которых раньше не упоминала…

С тех пор он старался встречаться только с теми женщинами, которым мог доверить тайну своего вывернутого пупка. Майку снимал не сразу. После купания обматывал полотенце вокруг живота. Но во время второго визита многознающий врач Иванова ему объяснила, что вид пупка никак не связан со здоровьем и вообще не является предметом медицинского внимания. А лично она находит вывернутый пупочек особенно трогательным, как бы знаком беззащитности и доверия любимому человеку. Она ласково коснулась его пупка и в шутку накрыла своей ладонью. На этой Ивановой он и женился.

Мокрое дело

Весна. Последний класс школы. Уже вовсю начинается предвузовская гонка. Репетиторы, зубрёжка, в какой вуз подать, какие там проходные баллы… Успеваемость, экзамены, аттестат…

Вдруг он удостоился внимания одноклассницы. Он и раньше на неё поглядывал, хотя особо не думал о ней. Уж очень они были не пара. Он – круглый отличник, несомненный медалист, готовился к поступлению в один из самых престижных вузов. Она – крепкая четвёрочница. Отвечала звонко, уверенно, толково, но – от сих до сих. В пределах программы и домашних заданий. А главное – она была сделана из другого теста. Крепкая, смуглая, мускулистая – всегда пятёрка по физкультуре. А когда она приходила на школьные вечера в туфлях на каблуках, было видно, какая она уже сформированная женщина. Налитая зрелой тяжестью. Ступала твёрдо, чеканно, и думалось: сколько сердец она раздавит этим каблуком!

Его же она в упор не видела. Хотя он не уступал ей по росту, но всё равно: мальчик другого калибра. И вдруг в марте подошла к нему, заговорила о персонажах, которых они только что обсуждали на уроке литературы, и предложила погулять после классов, обсудить подробнее. Несколько раз они так прогуливались из школы до её дома. Однажды сходили в кино, откуда сбежали посреди сеанса, что их сблизило: невыносимо глупая комедия. Выяснилась природа её смуглости – цыганская кровь. В ней было обаяние простой, чуть грубоватой, весёлой, задорной женственности, даже