Овечки в тепле - Анке Штеллинг

Я вынимаю из конверта письмо Франка и разглядываю светло-зелёный штамп.

Могла ли я знать, что Вера зайдёт так далеко? А при чём, собственно, Вера, это же акция Франка, Вера, может, и не знает о ней. Может, всё дело как раз в этом: что Франк, наконец, может доказать, как он это протащит – неуклонно и неумолимо: это его квартира, договор аренды заключён с ним, это его прошлое, чёрт возьми!

Пока Ингмар листает Международную классификацию болезней, а Вера рассылает услужливые имейлы, Франк покупает в магазине канцтоваров штамп и пишет этот отказ от аренды. Хоть раз в жизни ни с кем ничего не согласовывая.

Я хочу его утешить.

«Я знаю, Франк, что ты ничего не можешь. Сколько раз тебе приходилось уступать, молча утираться, проглатывая обиду, показывать себя благоразумным. Один твой линолеум чего стоит, например! Твоя стиральная машина, которая работала безупречно. Твои джазовые пластинки, которые Вера не выносит. Твоё пристрастие к сычуаньскому соусу. Тебе совсем не хотелось постоянно готовить этот лотарингский пирог со шпиком! Но дети не желали ничего другого. И подруги твоей жены. Как ты их вообще выносил? И кто-нибудь хоть раз поблагодарил тебя за это? Я понимаю тебя, Франк, честно. Я бы сама была рада получить такую возможность – всем показать, где раки зимуют».

И как раз это и сводит его с ума, это липкое, эмоциональное сочувствие. Кто я такая и откуда знаю его так хорошо?

Я не присутствовала при их встрече с Верой. В отличие от встречи Фридерике с Ингмаром, которую все могли видеть, Вера познакомилась с Франком без свидетелей.

– Что-что? – удивилась Фридерике, когда Вера через полгода созналась, что встречается с этим парнем, для которого она монтировала видео, с этим типом, который, вообще-то, тоже изучает искусство, но к настоящему времени переориентировался, а видео ему требовалось для его семинара, типичный такой тип, и именно поэтому всё это так долго оставалось её личным делом, ясно?

– Извините, – сказала Фридерике, – но я-то уж точно ничего не имею против.

– Она хочет сказать, что не имеет значения, что мы по этому поводу думаем, – сказала я, а Вера:

– Спасибо, что ты перевела это для меня.

– А взглянуть-то на него хотя бы можно? – поинтересовалась Эллен, и мы получили возможность на него посмотреть – поверх первого лотарингского пирога со шпиком, ещё в старой общей квартире, которая уже по сути не была общей, потому что сосед Франка уже некоторое время преподавал в Санкт-Галлене.

– М-м-м, – мычали мы от наслаждения с набитым ртом и смотрели на Франка.

Я не знаю, Беа. Скажи ты. Какое первое впечатление производит Франк?

Он в порядке. Абсолютно в порядке. Мне-то вообще почти все нравятся с первого взгляда.

И у меня уже была ты. И Эллен была беременна, и вообще уже пора было обзаводиться семьёй. Вместо того чтобы следовать прежним планам общей жизни, проживания и работы. Это стало уже как-то трудновато. Итак, мы все по очереди забеременели, съехались попарно, хотя немного и посопротивлялись, ещё на пару месяцев оставались в наших общих квартирах или одни, пока наше размещение не стало всё-таки слишком обременительным, а наше сопротивление слишком глупым, старые планы сворачивались, да и свернуться у них толком не получалось, для этого они давно уже перестали быть достаточно конкретными, у них не было образцов.

Какое-то время мы пытались. По окончании гимназии мы вместе уехали в Берлин, в дом, то ли купленный отцом Кристиана, то ли полученный им в собственность каким-то иным способом; конкретные обстоятельства были мне тогда действительно безразличны.

Берлин, Фридрихсхайн, 1993–94 годы.

Мы занимали весь пятый этаж дома на Мюзамштрассе, а летом в нашем распоряжении были ещё и чердак и крыша для праздников. Мы целое лето просидели на этой крыше – Вера, Фридерике, Кристиан, Ульф и я. Чувствовали под спиной разогретый солнцем кирпич каминной трубы, слушали Курта Кобейна с си-ди-плеера на батарейках, видели телебашню, которая маячила в конце Карл-Маркс-аллее, – это было ещё до того, как она опустилась до принта на детских пуловерах и до формочки для вырезания.

В остальных квартирах жили прежние арендаторы, которые здоровались с нами не особенно приветливо. Время от времени ночью к нашей двери приходила госпожа Айзеншмидт и просила тишины; у неё были ужасные круги под глазами – мы не могли быть их единственной причиной. Мы честно пытались вести себя тише, быть милосердными к госпоже Айзеншмидт.

Ясно уже, что такая идиллия могла продлиться разве что одно лето и две зимы; «Дом требует реконструкции!» – повторяли мы, передразнивая отца Кристиана, и чувствовали себя не меньшей жертвой, чем и прежние арендаторы. Только наше будущее ещё даже не началось. Это было лишь предвестие, разминка, предвкушение будущего: вместе жить и работать.

Звучит наивно, Беа, правда? Это и было наивно. Как бы это получше описать?

Вера пишет в своём прощальном имейле, что больше не хочет закосневать со мной в прошлом, и Ульф тоже считает, что я единственная, кто ещё питает интерес к старым историям.

Да и правда, позорно было мнить себя автономными соседями на Ригаер-штрассе, когда мы были как бы детьми нового домовладельца.

Можно стыдиться того, что на вечеринках мы всё ещё ставили кёльнскую группу «БАП» или «Полис» и во всё горло подпевали Рио Райзеру. И что наши лучшие творения мы замышляли в качестве подарков ко дню рождения наших родителей, но эй! – какая разница, что явилось поводом?

Да, разница, наверно, есть.

Мне следовало бы это заметить. Позаботиться о деталях. У кого что было мотивом? Кто что при этом думал?

Ослепление 1993 года: настроение начинаний среди пяти двадцатилеток из Штутгарта. Вперёд, в жизнь! В великие дали! – Как там наследники Тома Петти перессорились за право издавать его песни? – Дальше Берлина идти было некуда.

Рези сама себе казалась персонажем из кинофильма.

Наконец-то всё по-настоящему, всё это переживает она сама.

Она сидит на крыше дома в бывшей Восточной части города, всё равно что на рекламном фото музыкальной группы. К сожалению, она ни на чём не играет, кроме блокфлейты, но это ничего, ирония всё поправит, Рези возьмёт деревянные палочки для ксилофона. Главное, это она сама, а не просто делает вид, что представляет собой нечто большее; Рези – протагонистка собственной жизни.

Рези – это: Паула из «Легенды о Пауле и Пауле», Юлия из «Такой же как ты», Трейси из «Манхэттена», Бернд из «Такси до туалета», Нола из «Ей это нужно позарез», Корки из