Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Они долго лежали так, впитывая тепло друг друга, обмениваясь короткими, бессмысленными фразами о жизни, о мелочах, о том, как странно пахнет в санатории постельное бельё и как весело утром выглядел старичок в зелёных тапочках.

Каждое их слово было как камешек в основании нового мира, который они начинали строить вместе: не торопясь, не спеша, зная, что времени у них достаточно.

И пусть над их головами нависала угроза, пусть мир за стенами комнаты мог обрушиться в любую секунду – здесь, в этой простой, тёплой полутьме, они были в безопасности. Впервые за долгое, слишком долгое время.

Тепло его тела, равномерный ритм его дыхания и надёжный, чуть тяжеловатый обхват руки вокруг её талии медленно укачивали Валентину в какое—то странное, сладкое забытьё, где уже не существовало ни угроз, ни страха, ни бегства.

Всё её естество тянулось к этому новому ощущению безопасности, как пересохшая земля впитывает первый тёплый дождь после долгой засухи. Пальцы машинально перебирали складки простыни, дыхание становилось медленным, глубоким, тело начинало растворяться в том самом состоянии, которое можно было бы назвать счастьем, если бы кто—то попросил её дать этому имя.

Она уже почти уснула, когда внутри, в самой глубине сознания, раздался резкий, обжигающий, будто плетью хлестнувший голос Кляпы.

– Внимание. Проблема, – отчеканила Кляпа сухо, без своих привычных ехидных интонаций, без шуточек и растянутых глупостей.

От этого голоса Валю словно окатили ледяной водой: тело инстинктивно напряглось, дыхание перехватило, сердце болезненно дернулось где—то под рёбрами, словно желая вырваться и унести её подальше от невидимой угрозы. Она резко открыла глаза, резко вдохнула, вцепившись пальцами в простыню так, что та жалобно зашуршала под её рукой.

В комнате всё оставалось прежним – полумрак, тепло постели, тяжёлое, чуть прерывистое дыхание Павла у неё над ухом. Всё выглядело так же спокойно, как и минуту назад. Но ощущение, что что—то не так, что что—то надвигается, было настолько сильным, что казалось – если сейчас прислушаться повнимательнее, можно будет услышать приближение беды в шорохах старого ковра или в едва уловимом потрескивании стены.

– Кляпа? – мысленно позвала Валя, не осмеливаясь даже пошевелиться.

Ответ был мгновенным, почти нервным.

– Всё плохо, – коротко отозвалась Кляпа, и в этих двух словах звучала не та лёгкая, раздражающая Валю на протяжении месяцев ирония, а тяжёлая, затаённая тревога, от которой по коже пробежали мурашки.

– Что случилось? – Валентина мысленно спрашивала, почти умоляя, чувствуя, как внутри неё нарастает липкий страх, тот самый, знакомый ей ещё с тех времён, когда Кляпа впервые появилась и навсегда изменила её жизнь.

Кляпа молчала несколько секунд, и это молчание было куда страшнее любых слов.

Наконец, напряжённо, хрипловато, словно выдавливая из себя ответ, она произнесла:

– Что—то движется к нам. Очень быстро. И уже очень близко. Я не могу понять, что именно, но это… это плохо, Валя. Очень плохо.

Эти слова обрушились на сознание Валентины тяжёлым грузом, ломая ту хрупкую оболочку спокойствия, которую она так отчаянно строила вместе с Павлом всего несколько минут назад. Тёплая реальность, где было место только для них двоих, начала трещать по швам, впуская в себя холод и страх.

Она подняла глаза на Павла.

Он тоже замер. Его рука, до этого уверенная и тёплая, вдруг напряглась, пальцы чуть сжали её плечо, будто он почувствовал, что в ней что—то изменилось. Он приподнялся на локте, всматриваясь в её лицо в полутьме.

– Валя… – голос его был насторожённым, настойчивым, – что случилось? Всё хорошо?

Его глаза в темноте казались почти светящимися, полными тревоги, заботы и чего—то ещё – чего—то инстинктивного, дикого, как у зверя, почуявшего беду задолго до того, как она становится видимой.

Валя хотела ответить, хотела сказать, что всё в порядке, что ей просто показалось, что это всего лишь усталость после пережитого дня, но голос внутри продолжал звенеть, трещать натянутой проволокой: «Беги. Беги. Беги.»

Она едва заметно кивнула, скованно, неуверенно, как человек, который пытается скрыть под хрупкой маской ужас, расползающийся внутри.

Павел внимательно вглядывался в неё ещё несколько долгих секунд, затем медленно опустил голову обратно на подушку, но не ослабил объятий. Его рука, напротив, ещё крепче обняла её за плечи, как будто он без слов пытался сказать: «Я рядом. Я не отпущу. Что бы ни было.»

Валя закрыла глаза, пытаясь снова погрузиться в ту хрупкую тишину, которая только что окутывала их, но внутри неё уже гремела тревожная музыка: медленно, неумолимо, нарастающе, как приближающаяся буря.

Она чувствовала её всеми фибрами души – эту беду, эту опасность, эту тень, ползущую к ним сквозь ночной коридор санатория, пробирающуюся сквозь старые стены, через скрипящие двери и дрожащие половицы.

И самой страшной была даже не угроза снаружи. Страшнее всего было осознание, что, возможно, никакая крепость, никакая рука, никакая любовь не сможет уберечь их от того, что уже началось.

Тишина в комнате натянулась, словно плёнка над потускневшей лампой, и треснула, разлетевшись осколками от первых шагов. Они были резкими, отрывистыми, будто молот бил по забытой доске старого гроба. Валентина вздрогнула, чувствуя, как изнутри её тело выдувает сквозняком – с теплою дрожью уходила последняя иллюзия безопасности. Сердце в груди дёрнулось, словно пойманная в силки птица, и до того, как разум успел отреагировать, тело уже действовало: босые ноги шлёпнули по холодному полу, руки обхватили себя в инстинктивной попытке укрыться от того, что неумолимо приближалось.

Павел, чуть медленнее, но так же решительно, поднялся следом. Его движения были отточены, сдержанны, словно он всю жизнь только и делал, что вставал навстречу беде. И всё же в каждом его жесте сквозила острая, болезненная насторожённость, как у человека, который чувствует: на этот раз он вряд ли победит.

Шаги приближались. Их ритм был равномерным, тяжёлым, гулким, как удары сердца умирающего. Они заполняли собой узкий коридор, становились ритмом судьбы, отбивающей последние мгновения их свободы. Каждый шаг казался приговором, подписанным заранее.

Павел метнул взгляд на Валентину – в этом взгляде был и вопрос, и решимость, и безнадёжное признание: они опоздали. Всё было решено ещё до того, как они проснулись.

Секунды тянулись, как рвущаяся ткань.

И вот дверь, подрагивая, словно колеблясь между мирами, вдруг сдалась – с лёгким, почти издевательским щелчком. В проёме, освещённая тусклым, предательским светом лампы, стояла Жука.

Она не сделала ни шага вперёд. Ни жеста. Ни слова. Но её присутствие налилось