Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Валентина широко распахнула глаза, в которых одновременно поселились ужас, обида и такое безысходное непонимание, что любой преподаватель биологии расплакался бы, бросив свой журнал в мусорную корзину.

Дрожащей рукой она вцепилась в свой живот, словно тот мог немедленно выдать ей справку о состоянии текущего абсурда. Глаза метались в поисках хоть какого—то доказательства происходящего, хоть какой—то щелочки нормальности, через которую можно было бы сбежать обратно в унылую реальность.

Губы Валентины дрожали, дыхание перехватывало от слов, которые так и не решались сложиться в вопросы. Наконец, она, с той осторожностью, с какой глухарь пробует на язык подозрительную ягоду, шёпотом, на грани слышимости, выдохнула:

– Как… это вообще возможно?.

Внутри головы, где до этого только изредка попискивала Кляпа, раздался долгий, смачный виртуальный вздох. И следом – тяжёлый, театральный стон, полный той обречённой усталости, какой обычно дышат преподаватели вечерней школы:

– Ну ты и темнота, Валя! Честное кляповское слово, с тобой надо начинать не с объяснений, а с фундаментального курса «Биология для самых тупеньких». С картинками. И шутками. И видеоинструкцией.

Валентина только сильнее вцепилась в край ночной рубашки, не решаясь спросить, что за «видеоинструкцию» имела в виду Кляпа.

А Павел—Кляп, сияющий, вдохновенный, смотрел на неё так, будто прямо сейчас собирался вручить медаль «За доблестную зачатию в особо тяжёлых условиях».

Но вдруг он, на секунду позволив себе нежную улыбку в сторону Валентины, тут же сменил выражение лица на суровое и безапелляционное, будто только что вспомнил, что он тут, между прочим, большая шишка с межпланетными полномочиями. Его лицо вытянулось, осанка стала безупречной, в голосе появился тот самый интонационный металл, которым на родных планетах обычно объявляют начало масштабной чистки кадров.

– Согласно пункту девять тысяч семьдесят шесть Кодекса межпланетного кураторства, – начал он тоном заведующего отделом взысканий, наизусть знающего все регламенты, – за систематическое нарушение протоколов эмпатии, за превышение служебных полномочий, за бесчеловечное обращение с объектом и особенно – за крайнее проявление административной тупости, ты, Жука, немедленно освобождаешь занимаемую должность.

Говорил он спокойно, размеренно, с той особой хищной вежливостью, за которой стояла безжалостная радость хищника, уже вонзившего зубы в добычу.

Жука, до этого державшаяся как бронетранспортёр на параде, вдруг жалобно дёрнулась. Лицо, ещё минуту назад напоминавшее неприступную гранитную стену, пошло трещинами. В её глазах впервые за всё это время мелькнуло что—то живое – паника, искренняя, густая, размазывающая её каменную невозмутимость в тонкую жалкую кашу.

– Прошу… – выдавила она, ломая слова, как пластмассовые ложки в школьной столовой. – Прошу учесть стаж! Более пятидесяти лет без единого внепланового выгорания! Все проверки проходила! У меня ипотечный модуль! Его ещё восемнадцать земных лет выплачивать! И… и пенсионный возраст подходит, можно же дослужить без модернизации…

Валентина, которой ещё недавно хотелось спрятаться под кровать, чтобы переждать всё это безумие, вдруг ощутила, как внутри неё распустился какой—то странный, тёплый цветок. Она переглянулась с Павлом, и в их взгляде, абсолютно синхронно, вспыхнуло первое за весь этот фееричный кошмар настоящее злорадство.

Да, подумала Валя, может, это и не слишком благородно – радоваться чужой беде. Но, с другой стороны, когда тебя несколько месяцев пинали морально, эмоционально и физически, радоваться маленькой справедливости – это почти священный долг.

Павел—Кляп молча кивнул ей, как будто подтверждая этот немой союз.

Потом, с видом бюрократа, который за день подписал сто двенадцать приказов об увольнении и собирается подписать сто тринадцатый, он величественно взмахнул рукой. Жест был таким ленивым, таким небрежным, будто он отмахивался от комара на корпоративном банкете, но в этой ленивости сквозила судьбоносность, сравнимая разве что с падением метеорита на вымирающий зоопарк.

Жука дёрнулась ещё раз, словно в неё попала молния. Из её тела с влажным, почти слышимым всхлипом вылетела тень – злобная, уродливая, похожая на жирную многоножку, только с мелкими зубками и крошечными, трясущимися кулачками. Существо какое—то время беспомощно повисело в воздухе, судорожно дрыгая коротенькими конечностями, а потом, издевательски визгнув, исчезло в пространственном вихре, оставляя после себя лёгкий запах пережаренной картошки и морального фиаско.

Тело Жуки, опустевшее и обмякшее, стояло посреди комнаты, как случайно брошенный на сцену костюм.

Павел—Кляп поправил невидимую мантию начальственного величия и, не сбавляя торжественного тона, объявил:

– На вакантную должность руководителя миссии, согласно экстренному распоряжению №456—К/22, назначается… – он нарочно выдержал театральную паузу, оглядев в этот момент полузасыпавшуюся Валю и полупрозрачный отблеск бывшей Жуки, – Кляпа.

Из груди Павла вырвался звук, напоминавший салют в честь закрытия планетарной ярмарки идиотов. Он гордо взмахнул руками, будто вручал победный кубок на межзвёздных играх абсурдистов.

– Поздравляю с повышением, Кляпа! Ваша новая должность предполагает переселение в более презентабельную оболочку. Тело… – он ткнул пальцем в сторону неподвижной Жуки—Собчак, – предоставляется в пользование.

В этот момент из Валентины с тихим, но отчётливо злорадным звуком вылетело нечто синеватое, похожее на ленивую мартышку с облезлым хвостом и выражением глубокой философской неудовлетворённости на морде. Мартышка повисела в воздухе, лениво покрутившись вокруг собственной оси, и потом одним грациозным прыжком шмыгнула в освобождённое тело.

Глаза Жуки—Собчак открылись. В них заплясал такой весёлый, наглый огонь, что Валя едва удержалась от рефлекторного отступления за ближайшую мебель.

Кляпа, в новом теле, сделала два энергичных шага, разминая суставы, как человек, который после долгого сидения на кассе вдруг получил свободу и премию в один день.

– Ну ты, брателло, конечно, красавец, – протянула она голосом, в котором звенела ехидная радость, – мог бы, между прочим, и сразу сказать, кто ты такой, а не устраивать мне месяцы трясок в трусах и марш—бросков по мужикам.

Павел—Кляп только развёл руками в театральном жесте вселенского невиновника, мол, «ну извини, служебная необходимость».

А Валентина, у которой на лбу уже пульсировала маленькая, но упорная венка, подумала, что в этой компании она будет выглядеть самой нормальной. Что, если вдуматься, страшно радовало.

Она вдруг почувствовала внутри странную пустоту – как будто кто—то невидимой рукой открыл форточку в её голове и основательно проветрил всю галерею тараканов. Пространство между ушами стало лёгким, прозрачным, почти звонким, как стеклянный стакан после мойки в посудомоечной машине.

На этом фоне в реальности, где люди обычно говорят ртом, а не голосом в голове, раздался бодрый, ликующий вопль, который, кажется, заставил дрогнуть даже старую раму на окне. Эхо этого вопля прокатилось по комнате, как мяч по пустому спортивному залу, задевая потрескавшуюся штукатурку и сдувая пыль с подоконника.

– Боже, какое просторное тело! – восторженно протянула Кляпа.

Пауза после её слов растянулась, как резинка на старых трусах: гулкая, неловкая,