Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Валентина снова подняла глаза на Павла.

Он смотрел на неё с такой тёплой сосредоточенностью, будто за всё это время не отводил взгляда ни на секунду. И она, к своему удивлению, не чувствовала ни капли стыда, ни тени вины. Только странную, почти непостижимую свободу – ту самую, которая приходит не тогда, когда тебе прощают, а тогда, когда тебя принимают вместе со всеми твоими трещинами, со всей твоей поломанной историей.

И в этой тишине, в этом тихом мгновении, среди запаха дешёвого санаторного кондиционера и потрескавшихся стен, Валентина вдруг впервые за много месяцев почувствовала себя живой.

Павел медленно потянулся к Валентине, без резких движений, будто давая ей возможность в любой момент отстраниться, отшатнуться, убежать – но Валя только крепче прижалась к нему плечом, как тонущая прижимается к доске посреди бушующего моря. В этом не было ни отчаяния, ни спешки, только тихая, осторожная жажда тепла, долгожданного, реального, наконец позволенного.

Между ними витала такая тишина, что казалось – каждый их вдох звучит громче любых слов. И в этой тишине их тела сами начали искать друг друга: неуверенно, неловко, будто заново учились жить в мире, где касание не означает боли, где можно прикоснуться не для удара, не для защиты, а просто потому, что хочется быть ближе.

Павел наклонился ближе, так медленно, что Валя успела пересчитать биение своего сердца, которое стучало теперь медленно, тяжело, как молот в груди. Его рука скользнула по её спине, лёгким движением, почти невесомым, словно опасался спугнуть эту хрупкую реальность, которая неожиданно вырастала между ними. Ладонь нашла место на её талии, замирая там в нерешительности, будто прося разрешения.

Валентина подняла глаза, встретилась с его взглядом и впервые за долгое время не почувствовала ни страха, ни стыда. Только странное, тёплое волнение – то самое, о котором она читала в книгах, то, о котором думала, что оно существует только в чужих жизнях, но никогда не случится в её собственной.

Она медленно, почти незаметно кивнула.

Павел наклонился ближе, и его губы осторожно коснулись её виска – лёгкое, почти неосязаемое прикосновение, как первый луч рассвета на замёрзшей коже. Валя вздрогнула, но не от страха – от того, насколько это было правильно, насколько это было нужно именно сейчас.

Его губы скользнули к её щеке, и Валентина замерла, впитывая каждое прикосновение кожей, сердцем, каждым нервным окончанием. Потом он остановился буквально в миллиметре от её губ, давая ей время выбрать – остаться или уйти, открыть или закрыть это пространство между ними.

Валентина сделала первый шаг сама.

Она подняла руку, нерешительно, с дрожью в пальцах, и коснулась его щеки. Тёплая, живая кожа под её ладонью вздрогнула в ответ, как будто Павел тоже сдерживал дыхание, тоже боялся поверить, что всё это происходит на самом деле. Она скользнула пальцами вдоль его линии подбородка, ощутив подушечками неровную щетину, такую живую, такую земную, такую реальную, что захотелось заплакать от того, насколько всё это было прекрасно.

Павел, поймав её движение, мягко повернул голову и, наконец, коснулся её губ. Поцелуй был осторожным, почти невесомым, как прикосновение бабочки, и Валя впервые поняла, что поцелуй может быть не требованием, не захватом, не актом силы, а бесконечно нежным вопросом: «Ты со мной?» И она, не раздумывая ни секунды, ответила: да.

Её губы дрожали, но не от страха – от нарастающего чувства, от тепла, расползающегося по венам, от счастья, которое было таким хрупким, что хотелось беречь каждую секунду. Она ответила ему, сначала неловко, чуть неуверенно, как ребёнок, делающий первый шаг, но с каждой секундой становясь смелее, позволив себе довериться этому ощущению.

Павел не торопился. Его руки двигались медленно, как бы спрашивая разрешения на каждый новый сантиметр пути, как бы подтверждая, что здесь нет спешки, нет требований, только бесконечное уважение к её телу, к её страхам, к её праву в любой момент сказать «нет».

Валя чувствовала, как её собственное тело сначала отзывается осторожно, почти робко, а затем всё сильнее, всё увереннее тянется к нему, разгораясь изнутри тихим, ровным огнём, который не сжигает, а греет.

Павел прижал её к себе чуть крепче, и она, не задумываясь, положила ладони ему на грудь, ощутив под ними стук его сердца – ровный, сильный, надёжный, такой, каким она всегда мечтала чувствовать себя рядом с кем—то. Она не понимала, как до этого жила без этого ощущения – ощущения, что кто—то держит тебя так, словно в этом вся суть мира.

Их поцелуи становились глубже, но не теряли нежности – наоборот, с каждым новым прикосновением между ними нарастала не страсть в грубом её понимании, а тихая, почти торжественная радость от того, что можно быть рядом, можно дышать одним воздухом, можно раствориться друг в друге без страха быть отвергнутой или сломанной.

Валентина прижалась к нему, пряча лицо у него на шее, вдыхая его запах – смесь дешёвого мыла, старой ткани футболки и чего—то неуловимого, своего, родного. Павел обнял её крепче, и его руки были именно такими, какими она всегда представляла себе объятия счастья: надёжными, тёплыми, бесконечно бережными.

И в эту минуту Валя впервые за всю свою запутанную жизнь не думала ни о Кляпе, ни о миссии, ни о страхах, ни о том, что будет завтра. Было только здесь и сейчас. Была только она – живая, любимая, нужная – и он, тот, кто увидел её, не испугался и остался.

Их тела, ещё недавно напряжённые и скованные, теперь двигались в каком—то странном, естественном танце, где не было правильных или неправильных шагов, где было только одно правило: слушать друг друга сердцем.

И в этом танце, в этом медленном, тёплом приближении, в этом безмолвном обещании жить, не убегая и не прячась, Валентина наконец позволила себе верить.

Их тела, разогретые теплом взаимных прикосновений, словно сами искали способ быть ближе, теснее, слиться в одном дыхании, в одном движении, где нет границ между "я" и "ты". Павел медленно отстранился, чтобы посмотреть на Валентину, а в этом взгляде было столько света, столько почти мальчишеского трепета и одновременно бесконечного восхищения, что у Вали закружилась голова, будто она стояла на краю высокой скалы и смотрела вниз, не боясь упасть.

Он протянул руку к вороту её одежды, осторожно, как человек, впервые касающийся тонкого стекла, на котором написано "не дышать". Его пальцы медленно прошли по пуговицам, как будто каждая из них была