Кляпа 3 - Алексей Небоходов

– Надеюсь… она хоть не сломает беднягу…

Голос её дрожал, словно тонкая паутинка на ветру, и Павел, несмотря на всю абсурдность происходящего, едва удержался от того, чтобы не прыснуть в голос.

За стеной тем временем раздавался заливистый смех Кляпы, перемешанный с куда более испуганными и прерывистыми смешками какого—то местного жителя, явно не готового к такому стремительному повороту в своей унылой санаторной жизни.

Валентина обречённо вздохнула, понимая, что этот день официально побил все её личные рекорды по уровню шизофрении и веселья на квадратный метр.

Павел стоял рядом, словно внезапно прозревший корабельный кочегар, которого неожиданно назначили капитаном. Его лицо, только что сиявшее от пережитого балагана, постепенно смягчилось, вытянулось в ту самую сосредоточенность, которая появляется у людей, готовых признаться в чём—то действительно важном.

Он медленно протянул руку, легко, почти нерешительно, словно боялся спугнуть последнюю нормальную молекулу в этом разгромленном до основания мире. Валентина стояла перед ним, ещё не до конца веря, что вся эта галлюцинация не кончилась холодным душем или уколом в заднице.

Павел, осторожно, словно прикасается к редкому цветку, обнял её за плечи. Его ладони были тёплыми, уверенными и одновременно такими нежными, что Валя, не сдержавшись, прильнула к нему, как утопающий к спасательному кругу, не задаваясь вопросом, куда этот круг вообще плывёт.

Он медленно склонился к её уху и, стараясь, чтобы каждое слово прозвучало особенно чётко, выдохнул с такой тихой искренностью, что даже потрескавшаяся штукатурка на стенах затаила дыхание:

– Несмотря на всю эту инопланетную чепуху… я… я тебя люблю, Валя. По—настоящему. По—земному. Как обычный идиот, который однажды встретил свою катастрофу… и понял, что без неё жить не может.

Слова опускались на неё, как пушистый плед, пахнущий нестерпимой нежностью и каким—то острым, щемящим счастьем. Валентина почувствовала, как её колени предательски подламываются, как внутри что—то горячее, несуразное и абсолютно беззащитное расползается по груди, заполняя пустоты, оставленные годами одиночества и страха.

Она обняла его в ответ, крепко, как ребёнок обнимает забытого плюшевого мишку после долгих ночных кошмаров. И, уткнувшись носом в его плечо, выдохнула то, что сжигало её изнутри с момента, когда вся эта история приняла такой фантастический оборот:

– То есть… теперь у нас будет ребёнок?

Её голос был тихим, хрупким, как первый весенний лёд на луже. Она сама не знала, боится ли этого больше или уже нет. Вопрос завис в воздухе, натянутый, как канат над пропастью, в которой кишели тысячи сомнений, страхов и абсурдных фантазий.

Павел чуть отстранился, чтобы увидеть её лицо. Его глаза были тёплыми, глубокими, в них не было ни тени насмешки, ни малейшего сомнения. Он медленно, серьёзно кивнул, словно утверждая неоспоримую истину о круглом солнце и мокром дожде:

– Да, Валюша. У нас будет ребёнок. Причём… – он улыбнулся своей самой лукавой, почти мальчишеской улыбкой, – наполовину межгалактический.

Павел сделал паузу, погладил её по волосам так ласково, как будто гладил карту далёких звёздных систем, и добавил с той самой ноткой юмора, без которой, казалось, ему уже было трудно существовать:

– Надеюсь, в школу его всё—таки возьмут. Хотя придётся в графе "национальность" вписывать что—то типа «экспериментальный случай».

Он произнёс это так серьёзно, что Валентина невольно хихикнула. Сначала чуть—чуть, как запертая птичка в клетке собственного шока, а потом громче, заразительнее, пока не почувствовала, как её трясёт от смеха, безумного, освобождающего, как после многолетнего заточения.

Она смеялась, прижимаясь к нему щекой, чувствуя, как уходит из неё вся тяжесть, все страхи, все безнадёжные попытки жить «правильно». Этот смех был чистым, как первый вдох после долгого погружения. Он разрывал на куски страх перед завтрашним днём, перед собой, перед своим телом, перед всей этой головоломкой под названием жизнь.

Павел, обняв её крепче, с какой—то тихой благодарностью в каждом движении, смеялся вместе с ней, тихо, хрипло, ощущая, как этот странный мир, полный безумия, наконец—то принимает их такими, какие они есть: сломанными, смешными, упрямыми и безмерно живыми.

Где—то далеко, в коридоре, всё ещё раздавался счастливый визг Кляпы, перемежающийся хлопаньем дверей и радостными воплями каких—то несчастных мужчин, пойманных в её поле притяжения.

Но здесь, в этой прокуренной комнате с облупленными стенами и провисшей люстрой, в этом небольшом тёплом коконе, который они вдвоём построили из своих объятий, смех был единственным звуком, который имел значение.

И Валентина, впервые за долгие, бесконечные месяцы, почувствовала, что бояться больше нечего. Мир окончательно сошёл с ума – и это, черт возьми, было прекрасно.