Овечки в тепле - Анке Штеллинг

Вера:

– Тогда подождём. Может, что-нибудь найдётся.

Эллен:

– Может, моя кузина в будущем году переедет в Берлин.

Ингмар:

– Когда в будущем году?

Эллен:

– Правда, согласится ли она на первый этаж?

Фридерике:

– Это которая со шмотками из «Справедливой торговли»?

Эллен:

– Да, она. Фирма «Порт-Котон».

Фридерике:

– Ну и превосходно. Давай её сюда.

Эллен:

– Она сказала, что, может быть, хочет переехать сюда. Но, честно говоря…

Фридерике:

– Что, мы недостаточно хороши для неё? Или как?

Эллен:

– Да хороши, разумеется! Она находила это вообще крутым! Но первый этаж? Без детей? Я бы тоже не согласилась.

Ингмар:

– Я бы предпочёл семью с детьми. Которой нужна квартира. И которая сможет ею дорожить. Лучше всего какая-нибудь нормальная, беспроблемная…

Вера:

– Яна вот постоянно ищет частное жильё для беженцев.

Фридерике:

– Беспроблемная?

Вера:

– Которой нужна квартира и которая сможет ею дорожить.

Кристиан:

– Как бы тебе не разочароваться. У некоторых очень высокие претензии. Попасть сюда могут только люди с деньгами. У них и соответствующие представления. В точности такие, как у кузины из «Справедливой торговли».

Эллен:

– Её зовут Бритта, ты это прекрасно знаешь. И ты бы сам не согласился жить на первом этаже.

Кристиан:

– Да я ничего и не говорю. Я нахожу эти претензии оправданными.

Ингмар:

– Теперь это звучит так, будто эта квартира – последняя дыра, а беженцы беженцам рознь. Кто достаточно долго пожил с семьёй в общежитии…

Франк:

– Надо быть осторожными, я бы сказал. Они могут всё разрушить. У друга моего отца в Штутгарте многоквартирный блок, все квартиры специально отремонтировали, через полтора месяца можно было начинать всё сначала. Они там готовили еду на полу, туалет не чистили…

Вера:

– Это были беспризорные подростки. Мальчишки.

Фридерике:

– Но самые нуждающиеся.

Франк:

– И ты готова потом о них заботиться?

Фридерике:

– Нет уж, с чего бы, у них есть кураторы в администрации и ещё какие-то почётные покровители.

Кристиан:

– И арендная плата из администрации всегда поступает точно.

Ингмар:

– Для меня дело вовсе не в арендной плате.

Эллен:

– Что, правда? Такая банда мачо внизу? Наши дочери тоже не маленькие девочки уже…

Никто из них ничего подобного не выразил вслух. И более того: даже и не подумал так. И кроме того: если бы даже и подумал! Как-то же надо, наконец, прийти к решению.

Январь 2014 года, в бытовом помещении дома.

Каждый житель К-23 получает три наклейки, то есть: три голоса. Их можно отдать все за одного кандидата или раздельно за разных кандидатов.

Немного ещё поспорили, надо ли давать право голоса детям и если да, то с какого возраста и, наверное, только один голос? Кристиан одержал верх с тем аргументом, что человеку необходима толика жизненного опыта, чтобы принимать столь важные решения.

Франк принёс с работы флипчарт – офисный мольберт.

Фридерике своим красивым почерком записывает альтернативы, потом пришпиливает их.

– Стоп, стоп, стоп! – кричит Ингмар. – Пожалуйста, обдумайте несколько критериев.

Какие они?

Фридерике переворачивает бумагу с альтернативами, записывает:

– нуждаемость

– симпатия

– опасность для кооператива

– польза для кооператива

– опасность в стране происхождения

– культура (→ мачо, музыкальность, языковой барьер, религия)

– арендная плата

– подходит ли нам

– кругозор

По требованию многих записывает список на отдельном листе и вывешивает на флипчарт.

Все стараются запомнить критерии. Тогда Фридерике снова вешает поверх всего предыдущую бумагу и примагничивает её.

Ингмар:

– Никого не касается то, что мы делаем. Если вы хотите знать моё мнение, Рези давно это запланировала: она могла бы въехать, но не захотела, чтобы потом посмотреть, что мы будем делать со свободной квартирой. Чтобы спровоцировать именно эту сцену, потом записать её и сделать из неё отдельную главу.

Фридерике:

– Точно так же, как и со статьёй. Она всегда ненавидела наш дом.

Вера:

– А я её любила. Я и сейчас её люблю.

«Дорогая Вера, вот теперь ты перестанешь, наконец, меня любить.

Хотя мы и знаем друг друга с трёх лет и вместе чего только не пережили, и ты знаешь и понимаешь меня поэтому в такой мере, как никто другой на свете, но ты вовсе не обязана меня поэтому любить. Никто не обязан.

Твоё внутреннее принадлежит тебе, а заповедь любви вообще самая большая глупость, какая только есть в Библии, и хорошая причина отделиться от Церкви. А также причина отвергнуть ролевой образ девочки/женщины/ матери, состоящий, не знаю, процентов на 78 из дара любви?

Давай наплюём на это, давай ненавидеть друг друга, вот тогда мы и поймём, быть может, любим ли мы друг друга, когда, почему и за что.

Сердечно, твоя Рези».

Это письмо я могла бы отослать, но лучше подожду до завтра, а перед тем ещё раз перечитаю. Всегда лучше переспать ночь с такого рода посланиями, потому-то бумажные письма всегда лучше, чем имейлы; книги лучше, чем письма, а тот свет лучше, чем магазин «Эдека» на углу.

Я кручусь возле Свена весь вечер, всё вокруг да около, будто стыдясь, и ясно, мне было за что стыдиться, в конце концов, именно я виновата в нашей неудержимо надвигающейся бездомности. Однако я знаю, что Свен так не думает, и уж в этом я – в виде исключения – уверена. Я мнусь как раз потому, что он не считает меня виноватой, а я не могу говорить ни о чём другом, кроме этой предполагаемой вины. А в этом я тоже уверена: Свен не захочет говорить о том, во что он не верит. У него никогда не бывает охоты обдумывать мысли других, разве что – самое большее – мои иногда, если я его об этом напрямую попрошу. Но тогда они должны быть гарантированно моими, а не тем, что думают, по моему мнению, другие, а такую гарантию я ему сейчас не могу дать, да и почти никогда не могу дать, если как следует подумать. Так что я помалкиваю. И остаюсь одна. Посреди мыслей других.

Я беру телефон и нажимаю на номер Ульфа.

– Алло. Это Рези.

– Хай, – говорит он. И молчит.

Я его знаю, его молчание красноречиво. Он знает о разрыве договора аренды, и он знает, что мой звонок – это призыв его к ответу.

– Итак? – говорю я.

Он вздыхает.

– Послушай, – говорит он затем, – я сделал всё, что мог, и я должен сказать, что это мало чего дало.

– Значит, это мера наказания?

– Ну, если тебе так угодно.

– Это значит, все об этом знают?

Он молчит – значит, да.

– И это нормально?