Овечки в тепле - Анке Штеллинг

Есть истории, которые могли бы нас предостеречь – истории, где речь идёт о соблазнении, о падении и о маскировке, а также об отраве материнской любви, противоположности желания добра, о страхе матерей оказаться ненужными: народные сказки.

В собрании братьев Гримм все они подвергнуты цензуре, там матери превращены в мачех. Ты это знала, Беа? Я нет.

Хотение

– Почему ты тогда не захотел на мне жениться?

Мне кажется благоразумным начать с абстрактного, уже завершённого дела, а не с конкретной, тлеющей претензии.

Ульф заказал себе бутылку пива, я себе вино. Ульф тем самым подчёркивает свою готовность повернуться лицом к пролетариату, а я до сих пор не знаю разницы между каберне, бордо и пино нуар, давно бы пора научиться различать, но я вместо этого блефую, при заказе делая вид, будто мне нужно немного подумать.

– Не знаю, – сказал Ульф. – Никто не хотел жениться. Ты разве хотела замуж? Я бы удивился.

– Нет, я не хотела, – сказала я и откашлялась. – Но это как раз то же самое. Я не хотела переезжать в ваш общий дом. Но что же тогда с хотением? Со свободной волей?

Ульф печально смотрит на меня. Выглядит он хорошо: стройный и тренированный, сидит прямо, потому что он ходит на йогу, и у него ещё все волосы на месте, а я знаю от своей парикмахерши, что они сохранятся у него навсегда, если он до сих пор их не потерял. Вот скорбь в его лице мешает, она выдаёт его возраст, отпугивает потенциальных претенденток на любовное приключение, разве что они окажутся охочи до проблем с психикой, до ссор и бездн. Если приглядеться, печаль таится и в хорошо тренированных плечах.

– Не стоит нам ходить вокруг да около, – сказал Ульф.

– Вот именно, – сказала я. – Какова причина?

– Провести чистку? – сказал Ульф. – Ты не можешь претендовать на это только для себя.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты отреклась от нас. Своей статьёй. А теперь ещё и книгой.

– Думаю, я слишком сильно на вас полагалась! Слишком надеялась на вас, в этом была проблема.

– Проблема – твоя обособленность. В этом всё коварство. Ты дала понять, что находишь это тупым. Ну и ладно. Тогда и не надо.

– А ты помнишь лыжные каникулы?

– Какие лыжные каникулы?

– На святки. В те выходные, когда вы были в Лауэли, а я нет.

– Да. Смутно.

– Смутные воспоминания или тёмная глава?

– Прекрати, Рези. И не надо мне ничего приписывать.

Он встаёт, чтобы заменить пустую бутылку пива на полную. Я вытираю уголки губ на случай, если там собралась слюна или красное вино.

Когда Ульф возвращается, я спрашиваю:

– Ты считаешь, что мне надо было взять у Ингмара деньги?

Ульф выглядит измученным. Я вдруг вспоминаю, что он порвал со мной приблизительно с тем же обоснованием, что и Вера, тогда, когда нам было по двадцать. Он сказал, что – как мой партнёр – принуждён смотреть на мир моими глазами и что до сих пор это его воодушевляло, но теперь ему интересен и собственный взгляд на мир.

Мне это казалось красивым и понятным способом прекращения отношений, за это я его любила. Хотя тогда за этим прочитывалось и то, что будь мой взгляд на вещи более мягким, более весёлым, тогда он бы выдержал дольше, но это было всего лишь рассуждение, а критика тогда ещё не так сильно подвергалась критике, как сегодня, она была даже желательной и, как сказал Ульф, даже вдохновляющей. По крайней мере, это было не так позорно, как если бы он сказал, например, что хотел бы себе кого-то с грудью побольше, вдруг это больше торкает. «Торкает» – это было выражение, которое мы тогда употребляли.

Я добавила:

– Ты думаешь, это бы торкнуло?

Но Ульф не среагировал. Может, он и правда всё забыл. Забыл, что значит быть со мной, забыл, по какой причине он решил расстаться, забыл, как мы строили планы, про кошек и детей, про коз и уличный театр, про занятый нами дом, не обременяющий нас собственностью, и секс. Как забыл и выражение «торкнуло».

Я решила идти на всё, раз уж и без того всё едино.

– Я думаю, у нас были радикально разные предпосылки, и мы по возможности игнорировали это, и я думаю, что это и сейчас так же, а то и больше, и что это игнорируется больше, чем когда-либо, хуже того, прикрывается неолиберальной болтовнёй о карьерных шансах и о чём там ещё, и я едва осмеливаюсь высказать это, потому что ты тоже подпевал этой отвратительной песне, упрекая меня, что я изображаю из себя жертву, а я и поверила, что сама виновата и что другие из-за меня страдают, но что я всё равно имею право размышлять о причинах, а также говорить об этом, потому что это слишком просто – сделать из меня козла отпущения и объявить меня невменяемой. А это расторжение договора аренды – это же просто свинство, этому нет оправдания, тем более такого, как «известно же» и «сама виновата» или «м-да, он только реагировал». Да, Франк провёл чистку и выбросил ненужное, но то, что он выбросил, ещё живёт!

Я с трудом перевела дух.

Лицо Ульфа, красивое, выбритое рано утром, теперь уже сдержанно поблёскивало серебристой щетиной. Маска. Я знаю, что он был против фасада ванильного цвета, он хотел серый цвет с примесью граната и слюды, чтобы дом вспыхивал под лучами солнца, а в остальное время держался скромно. Я знаю, что он раздумывал, не продавить ли всё-таки этот вариант вопреки решению большинства; что он размышлял, не выступить ли ему как архитектору, а не как равноправному члену строительного кооператива. Но всё-таки не выступил, потому что внешнее было для него не так важно; потому что одобрение группы было дороже признания в профессиональных кругах. Я догадываюсь, что это далось ему нелегко, потому что он всегда был рыцарем эстетики; он знает, что знает это лучше, доказал это тысячу раз, и тем не менее: он решил принести жертву ради общей спайки.

– Ты думаешь только о себе, вот в чём проблема, – говорит он, а я – почти одновременно:

– Я откровенно эгоистична, вот в чём проблема.

Мы не смеёмся. Мы не говорим: «Чур, не