Овечки в тепле - Анке Штеллинг

я, и шкурка не моя», как делали это в детстве, когда получалось что-то произнести в один голос, да мы и сказали не одно и то же, но шкурка была наша, я впервые поняла значение этой присказки.

У Ульфа нет детей, а у меня нет желания объяснять ему детские поговорки, мне хотелось получить объяснения от него, я хотела заставить его объясниться.

– Как дела у Вилли? – спросила я.

Я впервые обратила внимание, что Вилли зовут Вилли[10] и что он сын Веры и Франка.

– Он тоже знаменит своим эгоизмом, – говорю я. – Выдающийся мастер добиваться своего, за что взрослые его терпеть не могут.

Ульф смотрит на меня без всякого выражения. Он придерживается правила приличия – не говорить о третьих лицах в их отсутствие. Я же нарушаю и это правило:

– При этом он остаётся измученным и принуждённым и в итоге никогда не добивается того, чего действительно хотел. А именно признания, что все лгут! Он хочет оказаться где-то в другом месте, успокоиться. Ты думаешь, Франку охота каждые выходные отправляться с мальчиками в бассейн? Просто это единственное место, какое ему остаётся, чтобы держать их в узде, единственное, что приходит ему в голову. Эти каникулы, эти вечеринки, эти постоянные инсценировки. В этом! Нет! Ничего хорошего! Быть семьёй. Это утомительно, это изматывает, это вечные раздоры. Мёрзнуть, бояться грибка на ступнях, переступать через раздавленное печенье на полу кабинки. И очень удобно свалить вину на кого-то одного, лучше всего на того, кто не сразу заметит это и не может как следует защититься, потому что он маленький, или слабый, или отчаянно строптивый, а ещё можно изобразить сваливание вины как помощь, или воспитание, или укрощение, а самооборону считать самооправданием, прибегать к более жёстким мерам, не добровольно, разумеется, а вынужденно, сугубо в качестве реакции.

– Ты говоришь сейчас о себе или о Вилли?

– Ты присутствовал при этом, чёрт возьми! На этих ужасных крестинах! Ты видел, как Франк выволок Вилли, как зажимал ему ладонью рот, это было жестоко!

Ульф ничего не сказал. Я закрыла глаза. Не может быть, чтобы Ульф не видел этого, мы с ним стояли рядом. Он тогда ничего не сказал, я тоже. Никто ничего не сказал на это, насколько я помню. Это была вина Вилли, потому что он спровоцировал, не умел вести себя в церкви, и Франк был беспомощен и, возможно, даже испуган, испуган, как мой дед, когда Бригитта, не оглядываясь по сторонам, перебегала через дорогу. Детей надо держать в строгости, иначе что-нибудь случится, и поэтому строгость – на благо их же самих. Меньше всего я хочу, чтобы они погибли, и я понимаю Франка, я понимаю это желание схватить, удерживать и молчать, а что тут скажешь. Но то, что это жестоко, что деревянные плечики сломались, а Вилли ушибся голенью о церковную скамью, когда его выволакивали наружу, это тоже правда. Невзначай, не нарочно, а лишь вследствие, но это было.

Ульф не слушает меня. Ульф ничего не говорит. Мы не находим общего языка в этой пивной. Но ты, Беа, ты должна меня слушать, потому что язык ты усваивала от меня.

Сентябрь 2014 года, ты помнишь, нет?

Ты тоже присутствовала при этом, пышные крестины Фрица, сыночка Вериной подруги Неле, для которой Франк предоставил свою сперму.

Вы, дети, не находили это заслуживающим упоминания, ну, Фриц и Фриц, толстый младенец, у которого две мамы. Для рождения ребёнка, конечно, нужен отец, но этот отец не обязательно должен быть ему папой.

Франк пожертвовал свою сперму, чтобы Неле и Тина могли иметь ребёнка, и у Веры была идея устроить пати в честь крещения младенца в саду К-23, потому что там достаточно места, там царит правильная атмосфера, там все – одна большая семья, и Фриц теперь – часть этого пёстрого родства где по выбору, где по генам.

Конечно, то здесь, то там на лбу у участников появляется морщинка озадаченности, кто-нибудь стоит со своим стаканом берлинского светлого у тростника рядом с площадкой для мусорных баков и спрашивает себя, как ему относиться к этим радужным семействам – какой-нибудь пожилой дядюшка из Баварии, но ему тотчас подливает пива улыбчивая со-мать в платье без рукавов. Которая перед этим стояла с ним рядом у купели, там вообще было полно народу: мать, со-мать, биологический отец, его жена и к тому же ещё трое крёстных. Кто кому кем приходится и кто с кем, – гм-м – что делает? – спрашивает себя дядюшка потихоньку, вот именно поэтому дядюшке больше слова не дают, а только позволяют стоять возле тростника у площадки для мусорных баков и пить светлое пиво, тогда как остальное общество радуется, что Фриц родился и ему будет хорошо с двумя матерями и двумя единокровными братьями и донором-отцом, который на задах сада бросает фрисби, а его жена со своими подругами передают с рук на руки очаровательного малыша в саду при доме, где можно так чудесно отдыхать.

Я сама слышу, Беа, что это звучит насмешливо. Хотя всё это чистая правда!

Состоялся чудесный праздник, было что поесть, все выглядели великолепно. У тебя красная бархатная юбочка и косички, помнишь? Тина уже снова влезала в свои чёрные джинсы, хотя Фрицу всего три месяца от роду, а Неле нарядилась в платье, которое Вера несколько лет назад купила в «Хумана» и никогда не надевала, но Неле оно оказалось очень к лицу, она из тех женщин, которым очень идут эти одёжки в стиле пятидесятых. Настроение царило превосходное. Погода подыгрывала.

Только Вилли в очередной раз не хотел подыгрывать. «Никакой он мне не брат! Знать его не хочу!» – это он кричал ещё в церкви. Так громко и яростно, что все слышали.

Ты помнишь?

Вам, детям, велено было всем пройти вперёд, к алтарю, и встать вокруг Фрица. Священник был старый друг семьи, шестьдесят восемь лет, свободомыслящий, добрый. Что-то изобретал, чтобы дети не скучали и чтобы они участвовали в обряде. Все прошли вперёд и встали вокруг младенца – принимали его в своё сообщество. «Как вашего друга и брата!» – сказал священник, и вы должны были все поднять руки и воскликнуть: «Добро пожаловать, Фриц!»

Что вы и сделали, вы, старшие – немного робко; ты даже взглянула на меня, но потом тоже крикнула.

Только Вилли отказался. «Это не мой брат!» – завопил он и хотел убежать.

Франк сделал к нему два шага и схватил его за локоть.

«Отпусти меня! – вопил Вилли. – Ты меня не заставишь!