Овечки в тепле - Анке Штеллинг

Сердце у меня колотится, когда я возвращаюсь к себе домой. Я не хочу быть совсем одна, хочу видеть других и хочу, чтобы они видели меня. Вся улица в моём распоряжении, но пользы мне от этого никакой, я хочу общества, а не автобана.

Марианна была в этом смысле больше похожа на поколение своих родителей. Она не пекла пироги и не собирала вокруг себя людей, а, как только смогла себе позволить, получила права и купила автомобиль.

Может быть, она и с Вернером была только из-за его автомобиля. Он давал ей порулить. Экологичное мышление, которое я выказывала с началом вымирания лесов в конце восьмидесятых, от неё попросту отскакивало. Она ехала даже на самые короткие расстояния. Страстно любила ездить. У неё никогда не было кассетного магнитофона или си-ди-плеера в машине – не нуждалась в дополнительной стимуляции и развлечениях.

Может, мне тоже следовало бы попробовать, Беа: On the road, down the highway[8]. Я в конце концов даже не могу оценить, много ли потеряла. Может, этот наркотик продуктивный, и я бы дольше продержалась, будь у меня автомобиль.

Я могла бы ездить, вместо того чтобы писать. Направить взгляд на дорогу, а не на лица, бежать из Лауэли, пристегнув вас, детей, на заднем сиденье.

И даже если бы в этом случае всё пошло так же, как идёт, мы хотя бы могли сейчас забиться в машину, был бы у нас дом на колёсах, стоял бы на парковке универсама «Нетто».

Раннее утро четверга. Осталось ещё два учебных дня в школе.

Я пишу что есть мочи, не задерживаясь, как в безумии.

Какая разница между приготовлением пирогов и вождением автомобиля? Разве созидание помогает голодному сердцу лучше, чем разрушение? Какую роль играют скорость, сахар и головокружение?

Под душем я намечаю линии связи и переходы. Ничто из этих намёток мне потом в каморке так и не пригодится; я слышу голоса, а к тем, которых не слышу, прислушиваюсь особенно внимательно.

Снаружи доносится какая-то дисгармония. Свен ругается в прихожей.

Киран потерял свою куртку, Свен не понимает, как это возможно:

– Проклятье, ты что, не чувствовал холода?

Я не хочу, чтобы Свен выговаривал Кирану, но что поделаешь, я бы и сама ему выговаривала.

Когда это делаю я, это не то же самое. И почему? Потому что я люблю Кирана: к его куртке я безразлична.

Подставляю под струю воды голову, вода течёт по лицу.

Навсегда бы под этот душ, под его тёплые, благодатные струи.

Список для Беа:

Будь осторожна, чтобы не попасть в зависимость.

Ни от автобанов, ни от сахара или сигарет, а особенно – от того, чтобы тебя понимали или даже просто обращали на тебя внимание.

С этим в любой момент можешь пролететь.

Занимайся карате. Танцами на пилоне. Физическим развитием.

Сделай своё тело как гибким, так и крепким, по-настоящему способным к сопротивлению, жёстким и в то же время податливым. Усердно тренируйся держать язык за зубами. Душ принимай холодный.

Тренируй свою душу. Отдавай себе отчёт в том, что однозначности не бывает, всё имеет как минимум две стороны. Любовь – это одновременно и защищённость, и зависимость, а зависимость – это и связь, но и обморочное бессилие; обморочное бессилие – это и беспомощность, но и свобода, и так далее.

Ничего не удержать неизменным. Всё движется, ни на что не опирайся, обходись с достоверностью так же, как с дверями нашей квартиры: на первый взгляд они солидные и прочные, но стоит на них опереться – и они подадутся под тобой. Распахнутся, потому что они двустворчатые, а фиксатор сломался.

Идея для танцевального спектакля: пустая сцена, только двери. Танцоры нетвёрдо держатся на ногах, пошатываются, пытаются опереться на двери, чтобы отдохнуть;

хлоп, двери распахиваются, не успеваешь глотнуть воздуха, как уже снова надо продолжать танец. И я знаю точно:

это навсегда. Пока зрители сами не разойдутся по домам.

Вера меня любит.

И я её люблю.

Я никогда ей не завидовала, даже в детстве их дому с огромным садом, с гигантским холодильником, всегда хорошо наполненным – и из него можно было угощаться без спросу. Гараж – сам по себе отдельный домик, полный всякого хлама, с лыжами, конечно, а в подвале морозильник с мороженым на палочке.

Тебе это не кажется чем-то особенным, Беа, разумеется, сегодня это есть у всех. Но тогда мороженое на палочке бывало только в магазине или на заправке, но никак не у людей дома. А у Веры – да. У Веры было всё и даже больше, но она не жадничала, делилась. В первую очередь со мной, своей подругой и родственной душой.

Штутгарт, 1981 год.

Мы с Верой – что-то особенное. Наша дружба прочнее, чем у других, и мы вместе осуществим небывалое. Наше будущее лучезарно, наша сила неисчерпаема.

Когда нас спрашивали, кем мы хотим быть, мы отвечали: «Государственными канцлерами». Мы были уверены, что такого ответа не даст никакая другая девочка. Мы понятия не имели, какую работу делают государственные канцлеры, знали только, что они обладают властью. И государственным канцлером ещё никогда не была женщина, то есть мы будем первыми в этом, как и во многом другом.

Мы задаваки и выскочки. Раскрашиваем лица в коричневый цвет и играем в пиратов. Делаем вид, что завоевали мир. И мир действительно принадлежит нам.

В трамвае мы горланим, пока не начинают вмешиваться старики, одерживая верх над нашими наглыми ответами на их обывательские швабские наставления. Ну ничего, мы им ещё покажем.

Мы сильны. Мы равносильны.

Родительские дома у нас выглядят по-разному, потому что наши родители разительно отличаются друг от друга. Мать Веры куда раскованнее моей: у моей не поешь колбасы без хлеба; у Веры можно есть и делать что угодно и как нравится. И можно ничего за собой не убирать. Можно играть и чувствовать себя непринуждённо. Я чувствовала себя непринуждённо.

Штутгарт, 1984 год.

Мы носим одинаковые береты – Вера розовый, а я бирюзовый. Мы никогда их не снимаем, даже когда нам велят их снять.

– Дамы имеют право оставаться в головных уборах в закрытом помещении, – парирует Вера требование своей учительницы английского, которой следовало бы это знать, взгляните на королеву.

Мы хихикаем.

– Этот берет у тебя имеет какое-то религиозное значение? – спрашивает меня моя учительница физкультуры, и я сперва пытаюсь