Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

неожиданных местах, вспыхнула сильная страсть. Вдруг они заметили интеллигентного вида мужчину, подходившего к ним по одной из тропинок. Он, видимо, решил, что это злачное место, приют для привокзальных девушек, и захотел присоединиться, улыбнулся, помахал им дружески рукой, уже на ходу расстёгивая ширинку. Они зашикали на него, отогнали, он пожал плечами и ушёл. А они продолжали любить друг друга как ни в чём не бывало, не утратив остроты ощущений, и завершили слитно и бурно. Через день, вспоминая об этом, он удивился её бестрепетности, отсутствию реакции на такое дикое вторжение.

Ещё несколько дней они путешествовали вместе по разным местам, лекционным залам, достопримечательностям, гостиницам… череда впечатлений, радостей, разговоров… вечера и ночи ненасытной близости. Потом разъехались по своим городам, погрузились в работу и быт. Вскоре он узнал, что она готовится к отъезду в другую страну – насовсем. И приехал в её город повидаться с нею. По удачному совпадению у него на эти дни там была назначена лекция. Он остановился в квартире, где она жила уже одна, – родители уехали.

Хотя прошло всего несколько месяцев, время изменилось, потемнело, и они оба стали как будто другими. У него незадолго до приезда началась аллергия, на коже выступила сыпь, и ему выписали крем, которым он и мазался каждый день. А она начала курить, выходила на балкон, но и оттуда дым просачивался в комнаты, и оба они покашливали. А главное, заканчивались её последние дни на работе, перед отъездом накопилось множество неотложных дел. Нервная суета. Она даже не сумела прийти на его лекцию. Квартира была полупустой, почти без мебели, чувствовалось, что это уже не жильё, а привал на пути в дальние края. Они спали в разных комнатах. Он боялся заразить её своей сыпью, а она, зная его чувствительность к табачному запаху, не хотела на него дышать. Он несколько раз поцеловал её в шею. Она прикладывала к его лицу тыльную сторону ладони. Другой близости между ними не было. Его сыпь прошла на следующий день после возвращения домой.

Прошло ещё несколько месяцев. Она устраивалась в новой стране, переписка между ними почти прекратилась, но он надеялся, что главная их встреча, а может быть, и окончательная ещё впереди. Не хотелось торопить события, да и сам он с трудом одолевал всё новые преграды, расставленные историей. Время продолжало темнеть.

Однажды раздался междугородний звонок. От тех гостеприимных хозяев, у которых он с ней познакомился. Ему сообщили, что она умерла.

– Как умерла?

– Умерла вчера. По обычаю страны её похоронили в тот же день.

– От чего?

– Неизвестно. Вскрытие не проводилось.

– Но отчего она могла умереть? Разве она болела?

– Нет, не болела. Но у неё была затяжная депрессия.

– Как депрессия? Когда мы познакомились, у неё не было никакой депрессии.

– О, была! Во время путешествий ослабевала. Если быстро переезжать с места на место…

Только теперь он начал всё понимать. И что-то ещё, необъяснимое. Она касалась его тыльной стороной ладони. Всё, что он знал о ней, и была её тыльная сторона. А та, другая, сжималась от боли.

Время, память, желание

Дорога на дачу

Ты уже давно приглашала меня на дачу. Пора мне тебя навестить. Мы могли бы поехать из города вдвоём, но лучше мне сесть в поезд одному. Остаться наедине со своей памятью и воображением. Во время долгой совместной поездки создалась бы инерция прежней дружбы, которая мне больше не нужна. Не хочу сдерживать тот порыв, который бросит меня к тебе, а для этого нужен порог, внезапность…

Ты встретишь меня на станции и посадишь к себе в машину – всего десять минут до дачи. Я хочу, чтобы на тебе была короткая юбка и я мог видеть, как твои ноги мускулисто нажимают на педали, а колени подрагивают и подпрыгивают.

Я хочу, чтобы на тебе была блузка с вырезом. Я так люблю очертания твоей груди, но никогда её не видел – только угадывал под твоей одеждой. Ещё в прошлой жизни, по тому, как ты двигалась, приседала, вставала, наклонялась, я мог следить за нею, мысленно прикасаться к ней. В этой угадке любимых очертаний может быть больше желания, чем в сплетении обнажённых тел.

Я приехал к вам погостить, ты жила ещё со своим первым мужем, и после ужина, пьяные, весёлые, наболтавшись, мы расходимся по спальням, и я вижу, как он по-хозяйски обнимает тебя за ягодицы и подталкивает вперёд, а ты идёшь немного по-пьяному, спотыкаясь и широко расставляя ноги. Ему предстоит ночь с тобой.

У тебя большая дача с несколькими спальнями наверху. Сейчас в этих просторах ты живёшь одна. Мы сядем в столовой, будем ужинать и пить вино, много вина, смешивая белое и красное. Потом я подойду к тебе, положу руки тебе на плечи. Уберёшь ли ты мои руки – или притянешь к себе? Тогда я буду долго целовать тебя в шею, в голову, в плечи, зацеловывать всё твоё, что будет постепенно открываться моим губам. Я осторожно коснусь ладонями твоих грудей, чувствуя под тонкой блузкой, как их кончики наливаются крепостью. Мы выпьем из одного бокала – за нас с тобой. А потом будем целоваться, выпивая слюну, смешанную с вином. Я буду целовать твои руки – и ладонь, и тыльную сторону, и каждый пальчик, потому что во мне уже много лет зрело это желание, и его хватит надолго – на каждую клеточку твоего тела. Рай медленности.

Я помню, как ты танцевала с Д. – не исключаю, что он был твоим любовником, – и как он прижимал тебя к себе, грудь в грудь, а ты послушно следовала за движением его рук и раскачивала бёдрами, словно отдаваясь ему.

Потом ты встанешь, потянешься ко мне всем телом, я сомкну руки на гибкой талии и буду раскачиваться с тобой, как будто в неподвижном танце, не сходя с места. Я сдвину ладони вниз, всё крепче прижимая тебя к себе – такую лёгкую, воздушно-светлую, послушно-обнимчивую, – всё крепче и больнее вдавливая твои бёдра в свои. Буду вдыхать запах твоих волос, буду щекотать ими своё лицо – и, обняв тебя за плечи, поведу наверх. Или ты сама, взяв за руку, поведёшь меня туда, где я ещё не был.

Помню один театральный вечер. В антракте мы болтали о чём-то в общем кругу, и вдруг вы с К. отошли в сторону и куда-то исчезли.