Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

Там просторная кровать. Давно ли ты спишь на ней одна? Кто и когда последний раз разделял её с тобой, под чьей тяжестью ты металась и стонала, чью плоть, влагу, дыхание вбирала в себя? Буду ли я спешить, чтобы поскорее забрать тебя у этого последнего? Нет, пока мы стоим, я буду постепенно раскрывать ворот твоей блузки, спускаться губами всё ниже, щекоча языком шею и плечи. А потом ты повернёшься ко мне спиной, и я буду целовать твои лопатки, твой позвоночник – и медленно расстёгивать лифчик, задерживаясь на каждой петельке и наклоняясь, чтобы сверху разглядеть, как сползают бретельки с твоих плеч, открывая рубчатые полоски для поцелуев, как постепенно обнажается твоя грудь, как раздаются её очертания, полнеют окружности, укрупняются соски, смещаются свет и тени…

Когда у тебя разболелась поясница, ты стала делать восточный массаж. Рассказывала с восторгом, какие у лекаря чуткие руки, как он втирает душистые мази в твой драгоценный живот и спину. А я не мог отвязаться от воображаемой сцены: как он наклоняется к тебе, целует живот и, взгромоздясь, лечит, лечит, лечит…

Входя в тебя, я хочу смотреть в твои глаза, видеть, как они то мутнеют от желания, то блестят от наслаждения, как отражается в них то, что совершается в твоём лоне. Я хочу, чтобы поднятая мною волна расплёскивалась во всём твоём теле и доплёскивалась до глаз, меняла их цвет. А если твои глаза будут закрыты, я стану целовать их от уголка к уголку, проникая языком между век и слизывая оттуда те капельки солёной слизи, которая теперь и снизу пропитывает тебя…

* * *

Он сошёл с поезда. Никто больше не выходил и не садился на этой станции. Поезд умчался, а он стал ходить взад и вперёд по пустой платформе. С краю росли чахлые, пыльные деревья, он даже не взглянул на них, а больше смотреть было не на что. Странный цвет неба: вроде бы голубое, но налитое чернотой, и ни облачка. Как будто со всего размаху он налетел на невидимое стекло: всё, что его окружало, было прозрачно и непроницаемо. Пять, десять, пятнадцать минут… Он сделал ещё один поворот и решительным шагом двинулся к эстакаде, ведущей над путями на противоположную платформу.

Она ждала в машине на стоянке, как они и договаривались. На ней была короткая юбка и блузка с длинными рукавами. Она не хотела оголять руки с дряблой кожей, пока они будут лежать на руле. Она видела, как он вышел на платформу, потоптался несколько минут и, резко сгорбившись, пошёл к лестнице, часто оглядываясь. Её охватило странное оцепенение. Позвать его или не позвать? Ни вперёд, ни назад. День в полном разгаре, небо тёмное, но безоблачное, не дрогнет ни один листик на сонных деревьях, через которые она следила, как он медленно переходит мост.

С обратной стороны послышался отдалённый гул электрички. Он уже спускался на другой перрон. Она вдруг увидела с пронзительной ясностью, как вся её женская судьба таким же неровным шагом, чуть вприпрыжку, окончательно уходит от неё… Она выскочила из машины и ринулась к переходу, взбежала по лестнице, оступилась и чуть не подвернула ногу. И побежала по мосту, маша рукой и крича под затихающие звуки подходящей электрички. Прерывалось дыхание, слабели ноги… Она чуть не падала – но бежала из последних сил, как будто это была последняя гонка её жизни. Погоня за уходящей судьбой.

Зеркало желаний

Как выглядит зеркало, если в нём ничего не отражается?

Книга пустых зеркал

Когда он классе в седьмом дорос до взрослых чувств, то обратил их сразу на двух девочек. Одна задорная, смелая, могла дать оплеуху, дружила с самыми отпетыми мальчишками, – он боялся к ней подступиться. А другая, наоборот, была тихая, застенчивая, глядела на него исподлобья влажными карими глазами, и он тоже не отваживался к ней подойти, чувствуя, как она вся затрепещет, зальётся краской. Так он и колебался несколько лет между этими двумя влюблённостями, не решившись сделать шага ни в одну сторону. Потом, уже во взрослой жизни, он нашёл, как ему казалось, «золотую середину»: жена была обходительной, рассудительной, предприимчивой, всего в меру, но им было скучновато, «предсказуемо» друг с другом, и всё менее ясно, зачем они вместе при такой самодостаточности. После недолгих трений они мирно расстались. И снова свобода, маета, маятник…

При первом знакомстве она показалась ему волшебно-воздушной, парящей. Сиреневый шарфик вокруг шеи, крупные белые жемчужины на груди – и разговор в полкасания, легко переходящий с темы на тему, но при этом не пустой и не пошлый, а полный каких-то намёков, недомолвок, тонких отсылок. Как будто они вдвоём поднимаются на воздушном шаре, сбросив весь балласт, и летят по воле ветра, который несёт их в неведомую даль. Он вдруг ощутил, как не хватает ему в жизни блаженной лёгкости… Он не смел и надеяться, что может всерьёз её заинтересовать. Трудно давались ему первые звонки и разговоры с ней – казалось, что он отвлекает её от чего-то гораздо более важного, что вокруг неё полно людей, имеющих на неё гораздо больше прав, чем он. Но вскоре выяснилось, что у неё не так уж много подруг, что никто не обивает её пороги, что у неё вполне хватает свободного времени, чтобы отзываться на все его приглашения. Театр, кино, ресторан, прогулка на пароходе… Ему не давала покоя загадка: почему вокруг этой обворожительной женщины такое разреженное пространство, почему в нём так легко нашлось место ему, почти постороннему, без общих близких друзей.

Однажды она взяла его с собой в магазин за покупками. Он ещё мало знал о её гастрономических пристрастиях. И не мог понять, почему эта женщина, с богатым воображением и тонким вкусом, так спешит в мясной отдел и закупает там шматки сочной говядины, с кровавыми прожилками и белыми вкраплениями жира. Его подташнивало от сладковатого чада, который иногда заполнял кухню, когда она, отвлёкшись «на минутку» от варки и жарки, подбегала к нему, садилась ему на колени… Ему казалось, что она и на него как-то плотски поглядывает и играет далеко не в безобидные игры, когда покусывает его шею или грудь, как бы пробуя на вкус будущий деликатес.

– Ты пробуждаешь во мне – как это сказать, зверицу? Отчаянную самку, которая