Горные дороги бога - Вероника Иванова

Вспышка, накрывающая мое сознание, ослепительно-бела. Как снег, по которому совсем недавно, а может быть, вечность назад мы с Герто шли к очередной компании беспечных бездельников, вознамерившихся позабавиться с диковинной бабочкой.

Снег…

Это и вправду он. Снег на ветвях деревьев. Там, за высоким окном.

– Просыпается!

Наверное, кто-то, неизвестный мне, кричит, но в мои уши слово, отмеченное тревогой и удовлетворением одновременно, втекает, булькая, как будто проходит не сквозь воздух, а через толщу воды.

– Он в сознании?

Я узнаю этот голос. И впервые с тех пор, как когда-то услышал его, не чувствую трепета. Привычка, призывающая к покорности, еще остается где-то там, внутри меня, я знаю, только почему-то молчит, скромно стоя в темном углу.

– Он может говорить?

Надо мной склоняются. Несколько лиц вплывают в поле моего зрения, дрожа, сливаясь очертаниями, заслоняя друг друга. Нет, так не пойдет. Так я ничего не увижу.

– Я… Мне надо подняться…

Мой собственный голос звучит тихо, не оставляя эха даже внутри родной головы, но его слышат. И выполняют высказанное пожелание сразу же, подхватывая меня под мышки, таща вверх и прислоняя к подушкам, наспех сложенным горкой.

Вот так-то лучше. Теперь все, кто находится в комнате, передо мной как на ладони.

Император, куда же без него. Человек, очень похожий на дознавателя, провожавшего меня за границу мира. Юноша в черно-белой лекарской мантии, бесстрастно, но внимательно прислушивающийся к биению моего пульса. И кто-то еще, совершенно незнакомый, но, пожалуй, вглядывающийся в мое лицо с не меньшим напряжением, чем владыка Дайи.

– Сколько у нас есть времени?

– Пара минут, – предполагает лекарь, явно призванный из «выдохов». – У всех по-разному, но меньше не бывает.

– Ты нашел его? – Одно из лиц вновь приближается, оказываясь со мной почти нос к носу. – Ты видел его?

– Да, ваше величество.

Я произношу слова, с детства внушавшие почтение, и еле сдерживаю улыбку. Понять страсть отца, потерявшего родного сына, нетрудно. Но разве этот ребенок единственный у императора? Ведь мы все его дети. Все без исключения. Вот только теперь на одного послушного точно стало меньше.

– Ты говорил с ним?

Его дыхание едва не заставляет меня задохнуться, но я не отшатываюсь, хотя подушки позволяют это сделать.

– Да.

– И он…

Выдерживаю паузу, но не столько для того, чтобы хоть чуточку больше заставить императора страдать, сколько для сбора воедино всего внимания, которое имеется в моем распоряжении. Люди, находящиеся в этой комнате, разумеется, доверенные лица, допущенные к строжайшим тайнам государства и государя. Но кто-то из них должен играть еще и в свою игру, а не только в общую.

– Он вернется. В скором времени.

Растягиваю слова, будто бы рассеянно переводя взгляд с одного лица на другое, жду необходимых мне знаков и… Получаю их с лихвой.

Никто не остается равнодушным, даже «выдох»: его пальцы стискивают мое запястье сильнее, чем это необходимо, и тут же хватка снова ослабевает. Дознаватель чуть сдвигает брови, слыша доставленное мной сообщение, и, судя по короткому шевелению губ, не приходит в восторг от новости. А вот тот третий, совсем незнакомый, явно рад: его взгляд вспыхивает ярче свечных огоньков, но, конечно, сразу же поспешно прячется за сощуренными веками.

Кажется, первые цели намечены. Теперь надо набраться сил и…

Комната вдруг начинает кружиться как заведенная, и я соскальзываю с подушек. На постель. Носом в покрывала.

– Ему нужно отдыхать, – равнодушно заключает лекарь.

Наверное, он прав, потому что какое-то время я не чувствую рук и ног. Совсем. И вообще ничего не чувствую, кроме страха. Нет, даже ужаса, ведь две минуты прошли, а это значит…

Что я помню?

Нет, что я еще могу помнить?

«Половина твоего будущего зависит от тебя одного».

А другая? От кого зависит она? От кого-то свыше? Но он ведь сам сказал мне, что Всеединый вовсе не бог, а человек, некогда открывший дверь в другой мир, только не успевший выдернуть ключ из замка. Что он имел в виду? Свои любимые обстоятельства, каждый раз складывающиеся причудливым образом?

Он…

Ханнер Мори со-Веента. Сонная гладь моря, способная в любой миг взорваться смертоносной бурей. Я помню его. То, как он говорит, как редко улыбается, как часто задумывается, как меняется его лицо, словно надевая маску, когда этого требуют… Ну да, обстоятельства!

Я помню.

И я буду помнить.

Восторг, взорвавшийся где-то внутри меня, больно ударяется об ребра, словно ища выход, но выхода нет, и ему не остается ничего другого, как копиться в грудной клетке, надуваясь рыбьим пузырем, пока…

Пока воздуха во мне не становится намного больше, чем снаружи. Иначе чем можно объяснить то, что я парю над кроватью, отталкиваясь ладонями от пустоты?

– С прибытием!

Женский голос, раздающийся от дверей, смущает меня и сталкивает с высоты обратно. На пол, которого я, впрочем, так и не успеваю коснуться, поскольку нежные объятия Каны ловят меня на полпути к лакированному паркету.

Она не произносит больше ни слова, но кажется, что я продолжаю… Слышать? Слушать?

Что-то звенит в моем сознании. Не в глубине, а на самой поверхности, почти снаружи, касаясь невесомо, как ветерок. Голоса. Много голосов. Они похожи друг на друга, и все-таки их можно уверенно различать, потому что за каждым тянется образ. Лицо. Манера поворачивать голову. Осанка. Движение пальцев.

Сотни приветствий. Искренних? О нет, я не настолько легковерен!

– Ты слышишь? – спрашивает Кана, обнимая меня.

– Да…

– Поначалу ты будешь путаться, но это скоро пройдет, поверь. Семья ждет тебя.

Вот как это называется? Незримая связь с каждым из «выдохов», однажды открывших глаза. Нерушимая связь?

– Они… они всегда будут со мной?

– Конечно, всегда.

Она улыбается, но ее взгляд остается отрешенным, как будто и сама Кана все это время прислушивается к…

Ну да. Теперь понятно, почему Либбет уделяет так мало внимания окружающему миру: у нее в голове вечно звучит другой. Неужели и я стану таким? Неужели и мне придется непрестанно внимать тысячам чужих голосов?

– Они никогда тебя не оставят.

Глаза Каны затуманиваются еще больше, видно, многосторонняя беседа набирает силу. Я могу присоединиться к ней, знаю и чувствую, что могу, но… Не хочу?

Нет, надо обязательно сказать иначе: я хочу побыть без надзора.