Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

Три пары глаз синхронно повернулись в указанном направлении. Литвинов хотел было пойти туда, но Сашка неожиданно для себя опередил его.

— Я принесу, — сказал тихо. Там, с той стороны телефонной линии, его наверняка не расслышали. Но Борис Андреевич понял. Коротко кивнул.

Оранжевая папка оказалась на месте. Сашка нашёл её сразу. Принёс, передал в нетерпеливые руки Литвинова. Тот быстрым жестом раскрыл и, немного порывшись, отыскал лист с нужным этажом.

— Боря, видишь обозначение ГЩУ-1?

— Да.

— И опора.

— Почти напротив, как ты и говорил. Это удобно.

— Удобно, конечно. Боря, не тупи. Ты там как на ладони будешь.

— Там двери есть. Можно постараться встать незаметно.

— С твоими габаритами? И потом у тебя нога…

— И чего нога? Не глаза же. Я не ослеп ещё слава богу, вижу нормально.

— Ты совсем тупой, Боря!

Савельев вспылил. Сашка уже слышал и раньше эти полные раздражения нотки в голосе Павла Григорьевича. Когда ещё встречался с Никой. Длинные вечера в квартире Савельевых. Густые мягкие сумерки. Никины быстрые нежные пальцы…

Павел Григорьевич дома бывал не часто, а в те редкие дни, когда возвращался с работы чуть раньше, чем обычно, как правило, закрывался у себя в кабинете. Решал рабочие вопросы, срывался на бестолковых собеседников, не выбирая особо выражений. Вот как сейчас.

— Васильев выйдет из щитовой и куда пойдёт? Вниз он пойдёт! И скорее всего по той самой лестнице, где ты будешь торчать.

— Придётся мне, Паша, тогда оттуда быстро улепётывать.

— Быстро? С больной ногой? Растянешься там на ступеньках, загремишь, всё дело завалишь.

Нет, не о деле беспокоился Савельев — Сашка это чувствовал. То есть о деле, конечно, тоже, но было в его голосе что-то ещё. Тревога за друга. Отголоски нежности, старательно спрятанные за грубыми словами. Литвинов их тоже слышал и всё понимал. Но из какого-то ребячества упрямился.

— А давайте я схожу.

Слова вылетели сами собой. Сашка совсем не ожидал от себя такого. Зачем он это сказал? Кто его просил влезать не в своё дело? Молчал бы себе и дальше, так нет же…

— Что? — Литвинов повернул голову и уставился на Сашку так, словно видел его впервые. Ника кинула через плечо быстрый внимательный взгляд.

— Кто там? — подал голос Савельев.

— Это Саша, папа.

— Какой ещё Саша? — Савельев, судя по всему, совсем о нём забыл.

— Поляков, — Борис Андреевич всё ещё не сводил глаз с Сашки. — Саша… Поляков.

— А-а-а, Поляков, — протянул Савельев. По тону его невозможно было понять, рад он, тому что Сашка оказался здесь, с Никой или, напротив, предпочёл бы, чтобы он не путался под ногами.

— Я могу сходить, посмотреть. Я всё понял по плану, где находится эта щитовая. И я лучше…, — Сашка сглотнул. — Лучше Бориса Андреевича представляю, как там всё устроено. Ну и нога у меня не болит. И если надо…

— Надо, — вздохнул Павел Григорьевич. — Очень, Саша, надо. И времени у нас в обрез. Тогда давайте сделаем так…

Последние указания Павел Григорьевич проговорил быстро. Сашка слушал внимательно. Ника, в задачу которой входило запустить новые параметры примерно минут через пять после того, как Сашка выйдет из резервной щитовой, согласно кивала в такт отцовым словам. И только Литвинов молчал.

Но когда Савельев закончил, и Сашка, произнеся, наверно, раз в десятый «я всё понял, Павел Григорьевич», направился к двери, Борис Андреевич двинулся вместе с ним. Сделал несколько шагов и остановился, положил широкую ладонь на потрескавшийся пластик дверной ручки.

— Ты там поосторожней, Саша, — сказал тихо, почти одними губами. И посторонился, открывая ему путь.

* * *

Сашка вылетел на платформу, красный, взъерошенный, с бешено колотящимся сердцем. Солёные капли, разносимые ветром, тут же облепили лицо, влажная, так и не успевшая высохнуть рубашка надулась пузырём, превратилась в натянутый трепещущий парус.

Страха не было. Пустая, вымершая платформа, но при этом ярко-освещённая, так, что видны были, кажется, даже самые тёмные уголки, скрип и постанывание стальных перекрытий высоко над головой, хулиганский свист ветра, всё это, конечно, наводило жути, создавало ощущение только что случившейся катастрофы, разом унесшей жизни всех вокруг, но по какой-то прихоти пощадившей его, Сашку. И да, он чувствовал себя маленьким, одиноким и потерянным, всю сложную гамму этих чувств испытывал он, но вот страха… страха не было.

На лестницу он вбежал споро, устремился наверх, перепрыгивая через ступеньки. Он не думал о том, что может поскользнуться, оступиться — здесь тоже было светло, и мягкий свет фонарей удлинял Сашкину тень, отбрасывал её на серые, неокрашенные стены. Сашка бежал, и тень бежала вместе с ним, не отрывая длинной руки от гладких, отполированных сотнями ладоней, перил.

Он бежал, пытаясь вытолкнуть из головы чужого, непонятного человека, оставшегося в тесной резервной щитовой. Старался не думать о том, что связывает их двоих, не представлял и не хотел представлять, каким размышлениям сейчас предаётся Борис Андреевич, да и предаётся ли.

Сашка не мог знать, что едва за ним закрылась дверь, как Литвинов, ещё больше припадая на больную ногу, вернулся к столу, наклонился, тяжело опершись крепкими, сильными руками, и хмуро сказал, пристально глядя на чёрный телефонный аппарат, словно видел перед собой не бездушный пластик, а посеревшее, измотанное заботами лицо друга.

— Ну вот что ты делаешь, Паша, а? Он же мальчишка совсем, а ты…

И человек, который глубоко под землей, яростно сжимал побелевшими пальцами трубку, всё понял, уловил что-то одним им понятное в этих скупых словах, выдохнул, принимая на себя всё: и свою вину, и чужие преступления, и беду, которую они пытались, но пока так и не могли отвести.

— Борь, ты пойми, а что ещё делать-то? Ну? У тебя нога, ну куда ты с такой ногой. И время поджимает. Да, если б, Борь, у нас была хоть какая-то надежда, разве бы потребовалось вот это всё? Если бы уровень океана не опускался так быстро, если б у нас было хоть чуть-чуть больше информации, хотя бы чуть-чуть…

* * *

— Ещё раз услышу, что в дверь колотите, пеняйте на себя!

Дверь распахнулась так резко, что Гоша, который в это время стучал кулаками и пытался докричаться хоть до кого-нибудь, чуть было не вывалился из комнатушки наружу, в коридор. Вернее, он и вывалился бы, если б не уткнулся в широкую грудь возникшего на пороге военного.

— На стул сел! Быстро! — на остром злом лице блеснули холодной синевой глаза.

Гоша, подгоняемый взглядом военного, отступил, неловко сел на стул рядом с