Из сказок, еще не рассказанных на ночь... - Мира Кузнецова

И только вечность знала, что на самом деле они смотрят они в глаза друг друга, и видят там отражение себя… через века.

Здесь и сейчас. Вика.

Вика замолчала, отвернувшись в окно, следя за мелькающими вдоль дороги деревьями.

— Спасибо, милая. Это была чудесная сказк… история.

Я умолк и не заметно выключил диктофон. Отчего-то все слова оказались лишними и пустыми. Я протянул руку и подхватил, неподвижно лежащую на коленке, руку Вики. Поднес к губам, на миг оторвавшись от дороги, заглянул в ее удивленные, широко распахнутые глаза и увидел в них своё отражение…

Мы вернулись в город уже за полночь, закончив все свои дела. Подъезжая к граффити, я невольно сбросил скорость. Машина скользила, подкрадываясь к картине. И вот свет фар, выхватил почему-то погасший фонарь и двоих, сидящих на траве, сжимая руки друг друга. Мужчины, идущего на встречу судьбе, уже не было. Я нажал на тормоз, останавливаясь. Включил запись последних слов Викиной истории.

— Ты колдуешь любовь?..

Нитью светлой твоею стану

Я увидел её в магазине…

Она долго стояла у витрины и, как мне тогда казалось, улыбалась разноцветным клубкам, рядами выложенным под стеклом. Ее рука легла на прилавок, и пальцы забарабанили, привлекая внимание продавщицы. Та оторвалась от чтения какой-то книжки и с явным сожалением отложила ее в сторону.

«Будьте добры…»

И вот уже витрина открыта, и на гладкую поверхность столешницы один за другим ложатся мотки с яркими этикетками. Женщина по очереди перебирает нити, гладит их, словно спину кошки, подносит к свету, потом прикладывает к щеке, и, улыбаясь, словно прислушиваясь к чему-то, живущему внутри ее. И видно, что эта ласка и эта улыбка предназначаются не рассыпанному вороху на столе, а именно тому, что сейчас в ней.

Мне невыносимо захотелось, чтобы и меня тоже взяли её ласковые руки и поднесли к лицу. Наверное, если бы у меня было сердце, то оно бы сейчас часто-часто стучало. Но откуда ему взяться у клубка шерсти? Да и шансов попасться ей на глаза у меня почти не было. Ведь меня привезли только вчера, а любительница женских романов почему-то не особо спешила нас выставлять, оставив лежать в чуть приоткрытой коробке.

— Они все такие милые, но это не то, что мне нужно, — развела руками женщина, собираясь уйти.

Продавщица встрепенулась, наконец-то вспомнив, зачем она здесь, и окликнула:

— Погодите, есть ещё. Вчера привезли!

Девушка кинулась к нашей коробке и вынула… меня.

За те несколько секунд до прикосновения к её ладони, я распушил все свои ворсинки, став мягким и пушистым, изо всех сил желая доказать, что я достоин того, чтобы лежать в её руках. Она слегка сжала меня пальцами и поднесла к щеке. Потерлась кожей о мои нити, закрыла глаза и…

— О, да! Я беру. Всю упаковку. Сколько их там? Десять?

… Меня спрятали. Не только меня — всех нас засунули в самый темный угол шкафа.

Я был огорчен и возмущен! За что? Почему? Зачем эти ласковые руки так легко с нами расстались? Зачем?..

Я сжался в тугой комок обиды и задремал, зажатый моими братьями. Изредка, сквозь дрему, я слышал голоса: мягкий и воркующий — ее, и другой — мужской, низкий, снисходительно-вальяжный. К сожалению, они редко звучали в нашей комнате, и к тому же были слишком тихи. Поначалу, слыша её смех, я ещё просыпался, но потом смирился: «Забыла…»

…Проснулся я резко, вдруг. Чья-то ладонь шарила в недрах шкафа, подбираясь к нам, спрятанным под стопкой одежды. Пальцы сжались на целлофане упаковки и потянули. Уф! Это были её пальцы! О нас вспомнили!

Пакет, пока закрывали дверку, был небрежно зажат подмышкой, а потом нас и вовсе бросили… в кресло. Я и мои братья, распушая слежавшиеся ворсинки, торопились привести себя в порядок. А вдруг сейчас она взглянет на нас и, разочаровавшись, снова засунет в шкаф?

Ни за что! Мы уже так давно мечтали стать чем-то большим, нам пора было расти, развиваться! В конце концов, мои братья давно мечтали повидать мир!..

А я? А я мечтал свернуться у её ног калачиком и хотя-бы просто потереться о её щиколотки своим теплым боком…

Я тихонько высвободился из-под вороха братьев и взглянул на неё. Приложив к уху телефон, она ходила от окна к двери, и говорила:

— Да, да… Рисунок я давно выбрала. Размеры сняла с его любимого джемпера. Да, да… я понимаю, что времени мало. Нет, помощь не нужна. Я всё свяжу сама. Я успею за две недели его командировки. Ну и что, что он не любит сюрпризов? Свитер им не будет. Я уже купила понравившиеся ему часы, вот и надену их на рукав… Да, мама, этот связанный с любовью свитер станет упаковкой для понравившихся ему часов, — её голос, вдруг потерял привычную мягкость и зазвенел холодным звуком бьющегося стекла, — да, мам, я люблю его, а он позволяет мне любить себя. Мама!..

Телефон полетел в тоже кресло, где лежали мы, а она, заткнув уши ладонями, прошептала:

— Но я же люблю! Люблю! — и… засмеялась.

Спицы, зажатые в её пальцах, порхали, переплетая нити в сложный узор. Мы с братьями даже оробели, глядя, как она, связывая нас в единое целое, творит настоящее чудо. А потом, усталые, расслабленные пропаркой и утюжкой, мы, не узнавая себя, смотрелись в зеркало — нас превратили в прекрасный свитер!

Все петли были одинаковой высоты, швы — безупречны.

Братья удовлетворенно повздыхали и… благостно уснули. Один только я продолжал чувствовать, вобрав все нити в себя и став с ними единым целым.

Ах! Она прижала меня к себе и закружилась по комнате в танце… А потом достала красивую коробку и аккуратно уложила меня на хрустящую белую бумагу. Защелкнула на левом рукаве браслет холодных высокомерных часов, и я погрузился во тьму. Тьму ожидания.

«Ну, и тряпка», — бесцеремонно устраиваясь на мне, презрительно процедили часы, хрустя своими бездушными шестеренками…

Долго ждать не пришлось. Коробку вынули из шкафа и, плавно покачивая, понесли. Даже сквозь толстый картон я чувствовал, как дрожат её пальцы.

— С днем рождения, милый!

— О, спасибо! И что же ты приготовила мне, дорогая?

Крышка была отброшена в сторону, и…

— Они прекрасны! Это именно то, что я хотел!..

«Тряпка!» — надменно фыркнули мне часы, покидая свое уютное ложе. Браслет победно щелкнул на запястье